Но побежали на городскую площадь Афин, там уже суд над Сократом должен вот-вот начаться.

- Побежали, конечно, мы же для этого сюда и прилетели,- ответил Михаил.- Ого, народу сколько навалило! На площади яблоку упасть некуда.

- Да, Михаил, глянь, одних только народных судей, которых выбирают жребием - 550!

- Как можно выбирать судью слепым жребием?! - удивился Михаил.

- Народная демократия, потому что у них, - отвечаю,- вон, стоят и печальные друзья, и приверженцы Сократа. Они, конечно, не верят в возможность обвинительного приговора. Нелепость обвинений против Сократа очевидная для всех.

- А кто этот впереди них, неужели сам Платон?!

- Он самый,- отвечаю,- благодаря ему и Ксенофонту, ученикам Сократа, честно записывающим всё о учителе Сократе, потомки и узнали о Сократе всё, хотя Платон иногда и грешил тем, что вкладывал в уста Сократа свои мысли, чего Ксенофонт не делал никогда.

О, вот, стихотворец Мелит, зачитывает то, что "накалякал" на городской доске объявлений, лукаво развивая свои обвинения.

Как видишь, Михаил, ответную речь Сократ начинает с того, что он не намерен говорить красноречивых слов, как это принято в суде, а будет беседовать по-простому, как привык.

Затем Сократ указывает, что уже до последних обвинений народ предрасположен разными клеветниками к осуждению его.

Главною причиною наветов Сократ считает ненависть тех сограждан, которых обличил он в невежестве.  

Другую причину видит он в том, что юноши, научившиеся у него вести беседу и обличать неправду и невежество, возбуждают в изобличённых ими естественно ненависть к нему, винят его, как развратителя юношества.

- Послушай, Юрий, мы не на футбольном матче, а ты - не Хоте Махарадзе и не Николай Озеров, чтобы я твои коментарии тут выслушивал, сам всё вижу, и слышу всё,- возмутился Михаил.- А чего это мы с тобой всё видим и слышим, а нас никто не видит и не слышит?!

- Так потому что мы можем видеть и слышать то, что уже произошло в земном мире, а люди, живущие в прошлом, не могут видеть и слышать нас в своём времени, мы же тогда на Земле ещё не жили.

- Понятно, получается, что брешут фантасты, когда рассказывают в своих произведениях о том, как при путешествии во времени люди из будущего разговаривают с людьми из прошлого?

- Брешут, конечно, но, как фантазия это имеет право на существование в фантастических рассказах, но давай, действительно, лучше послушаем Сократа.

- Давай.

- Граждане афиняне,- говорит Сократ,- против меня выдвинуты два обвинения, но оба они такие надуманные, что о них трудно говорить серьёзно.

Наверное, дело не в них, а в чём-то другом.

Говорят, будто я не признаю государственных богов. Но ведь во всех обрядах я всегда участвовал вместе с вами, и каждый это видел. Говорят, будто я поклоняюсь новым богам- это про то, что у меня есть внутренний голос, которого я слушаюсь.

Но ведь верите же вы, что дельфийская пророчица слышит голос Бога. Почему же вы не верите, что и мне Бог может что-то говорить?

Говорят, будто я порчу нравы юношества. Но как? Учу их изнеженности, жадности, тщеславию? Но я сам ведь не изнежен, не жаден, не тщеславен.

Учу неповиновению властям? Нет, я говорю: «Если законы вам не нравятся, введите новые. А пока не ввели, повинуйтесь этим».

Учу неповиновению родителям? Нет, я говорю родителям: «Ведь вы доверяете ваших детей учиться тому, кто лучше знает грамоту. Почему же вы не доверяете их тому, кто лучше знает добродетель?»

Нет, афиняне, меня здесь привлекают к суду по другой причине, и я даже догадываюсь по какой.

Помните, когда-то дельфийский оракул сказал странную вещь: «Сократ- мудрее всех между эллинов». Я очень удивился этому: я-то знал, что этого не может быть, ведь я ничего не знаю!

Но я не мог допустить, чтобы Бог лгал, ибо это не пристало Ему.

Оракула надо слушаться, и я пошёл по людям учиться уму-разуму: вступил в беседу со считавшимся мудрым государственным деятелем. И убедился в том, что этот человек только кажется мудрым и многим людям, и особенно самому себе, но на самом деле, не мудр.

Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее. Потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего и дельного не знаем. Но он, не зная, воображает, будто что-то знает. А я, если не знаю, то и не воображаю.

Затем я обратился к поэтам, к людям ручного труда. И что же оказалось? Каждый в своём ремесле знал, конечно, больше, чем я. Но о таких вещах, как добродетель, справедливость, благоразумие знал ничуть не больше, чем я.  

Однако же каждый считал себя знающим решительно всё и очень обижался, когда мои расспросы ставили его в тупик.

Тут-то я и понял, что смысл пророчества, очевидно, сводится к тому, что мудрым-то оказывается Бог.

И Своим изречением Он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немного или даже совсем ничего не стоит.

И, кажется, при этом Он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем ради примера. Всё равно, как если бы Он сказал: «Из вас, люди, мудрее тот, кто подобно Сократу знает, что ничего поистине не стоит его мудрость».

С этих самых пор и хожу я по людям с беседами и расспросами: ведь оракула надо слушаться. И многие меня за это ненавидят: неприятно ведь убеждаться в том, что ты ничего не знаешь, да ещё столь важного. 

Эти люди и выдумали обвинение, будто я учу юношей чему-то нехорошему.

А я вовсе ничему не учу, потому что сам ничего не знаю и ничего не утверждаю.

А только задаю вопросы и себе, и другим. И задумываясь над такими вопросами, никак нельзя стать дурным человеком, а хорошим можно. Потому я и думаю, что совсем я не виноват.

- О афиняне, пока я жив и властен над собою, я никогда не перестану искать Истину и призывать вас к тому же.

Мне кажется, что я послан Богом разбудить вас от вашего тяжёлого сна, как овод своим укусом пробуждает сильную, но ленивую лошадь.

Может быть, вы сердитесь за такое нарушение вашего сна?

Тогда сгоните меня и спите вечно. Я не стану слезами и мольбами или видом моих плачущих детей вызывать у вас жалость.

Я верю: Бог есть. И верю в гораздо высшем смысле, чем кто-либо из моих обвинителей. Вам и Богу поручаю я свою судьбу: определите её, как лучше для вас и для меня.

- Да, Михаил, таких речей ещё не слыхивали афиняне на суде: они привыкли видеть подсудимых, трепещущих перед властью народа, умоляющих о пощаде, плачущих.

А тут стоит перед ними старик, стоит спокойно, точно не его судят, а он творит суд над своими обвинителями.

Посмотри, какое раздражение вызвала речь Сократа у народных судей, что вина Сократа при их голосовании признаётся по обоим обвинениям, хотя большинством только пяти голосов.

По афинскому обычаю подсудимый имеет право испрашивать замену смертной казни большим денежным штрафом.

Но послушай то, что говорит Сократ, уже осуждённый преступник!

.

- По справедливости,- говорит Сократ,- афиняне должны были бы почитать во мне общественного благодетеля.

Поэтому я бы назначил себе не наказание, а награду- ну, например, обед за казённый счёт, потому что я ведь человек бедный.

Сам я в замену смертной казни не могу предложить более мины, так как всё имущество моё не превосходит этой суммы.