- Потаскуха! - хрипло сказал он, охваченный убийственной яростью при мысли о том, что здесь, в этой хижине, происходило всю ночь, но его еще больше донимало, что она отнюдь не вела себя так, словно оказалась жертвой, получила увечья и была всем этим довольна в это залитое солнцем утро. - Мне наплевать, какую именно сделку вы с ним заключили. Я все равно его за это убью.

- Нет. Вы не сделаете этого. Он должен жить. Должен!

- Что с вами, опять зачесалось, хотите продолжить? Если бы я знал, насколько вы похотливы, то оказался бы в этой хижине сам.

Она побледнела.

- Неужели у вас складывается впечатление, что мне очень понравилась эта ночь? Она протянула к нему дрожащие окровавленные руки. - Я оказывала ему сопротивление изо всех сил. Но он так давно не видел женщины. Никак нельзя было с ним тягаться. - Зарыдав, она беспомощно отвернулась от него.

От ее признания он еще больше терял терпение. Он должен был проткнуть сразу этого сакса, как только он освободил Марию.

- В таком случае я его сейчас убью и сам найду его сокровище. Теперь, когда мне стало известно о его существовании, я не буду знать ни минуты покоя, пока не переверну все здесь вверх дном, каждое деревцо, каждый камень. - Со свирепым видом он побежал к двери, но Мария его окликнула.

- Нет! - Ее пронзительный, повелительный приказ еще больше подействовал на его, казалось, и без того взвинченные нервы.

Он остановился.

- Почему нет? - Как смеет она вмешиваться!

- Гилберт, до тех пор, покуда он жив, я в вашем неоплатном долгу.

Рука его замерла на ручке двери.

- Что вы имеете в виду?

Она резво подбежала к нему, принялась пристально изучать его гневное лицо. Ему и прежде приходилось видеть такой тревожный, волнующий и пытливый взгляд на лицах тех, кто вначале чего-то хотел недосягаемого, а теперь вдруг понял, что теперь это доступно, можно протянуть к нему руку и ощутить. Чего же она так сильно хотела?

- Не убивайте его сейчас. Пока не убивайте. Гилберт закачал головой, выражая полное безразличие к ее словам. Никогда прежде она его не просила, только требовала.

- Вы пытались испробовать свой шанс с ним вместе, и ваша смешная затея не привела ни к чему, кроме как к унижению. Теперь пусть заплатит за изнасилование.

- Вот-вот. Именно поэтому я прошу вас пощадить его жизнь сейчас.

Она прикоснулась к его руке, - впервые на его памяти она это сделала сама, без подсказки с его стороны.

- Если вы уготовили для него скорую смерть, то мы можем в таком случае никогда не найти золото, и в результате нанесенный моей чести урон останется без отмщения. Я хочу заставить его пострадать, так же как и я. Хочу увидеть, как он будет унижен, так, как он унизил меня. Но сделать это собственными руками. В вашей власти, Гилберт, выполнить мою просьбу. И имейте в виду, я не останусь неблагодарной.

Прикосновение ее руки, мольба в глазах, ее дрожащее тело - все, казалось, было предназначено для того, чтобы унять его гнев по отношению к ней. Розоватый туман пропал у него перед глазами, но он инстинктивно чувствовал что-то неладное.

- Отношения между нами изменились, не так ли? - На ее губах заиграла соблазнительная улыбка.

Что же было в этой женщине, что его постоянно очаровывало? Правда, у нее было красивое тело, красивое лицо, но ведь многие женщины обладали куда большей соблазнительностью. У нее не было золотистых волос, как у сакских женщин, не было румяных щек, черных, как смоль кудрей, как у многих норманнок. У Марии были каштановые волосы, у нее были карие глаза; ее могли вообще не замечать годами в среде модно одетых, аристократических женщин высшего норманнского общества. И вот все же она стояла перед ним, ее обычные карие глаза блестели невыплаканными слезами, губы дрожали, на ней было неопрятное, разорванное сакское платье, и все же она для него была самой соблазнительной, самой желанной из всех женщин на свете.

Он попытался избавиться от мыслей, вызывающих у него эту слабость. Гилберт решил подойти к ситуации с другой стороны, как воин, и на его губах появилась довольная улыбка, когда он осознал, каким мощным положением он обладал. Сегодня утром он приехал сюда, к хижине, чтобы поймать сакса, и он это сделал. Он хотел казнить сакса на глазах у жителей, не проливать его дрянной крови здесь, чтобы не вызывать излишних слухов, которые вполне могут превратить его в мученика.

К тому же Мария просила сохранить этому саксу жизнь. Да, Бог явно был расположен к нему, Гилберту Криспину, сегодня! Он мог, конечно, исполнить прихоть Марии, мог заставить ее оказаться в неоплатном долгу, притворяясь, что готов постоять за нее и отомстить ее обидчику. Только он знает, когда должна слететь голова сакса с плеч, слететь на глазах у всех жителей Лэндуолда, чтобы они наконец осознали, кто здесь является истинным хозяином.

- Не хотите ли вы заключить со мной сделку, Мария? - спросил он, пытаясь скрыть свое ликование от того, что она вот-вот угодит в расставленную им западню. - Эта сделка сохранит жизнь саксу.

- Да, хочу.

- Что бы я ни попросил?

Она долго молчала, уставившись в дверь, словно ответ на этот вопрос лежал где-то там, за ее пределами. Но там никого не было, кроме сакса. Гилберт провел рукой по кольчуге, и она заскрипела, зазвенела, отнюдь не случайно напоминая ей о его значительно превосходящей ее силе.

- Я сделаю, что потребуется от меня. То, что вы попросите, - прошептала она чуть слышно.

От одержанной победы он радостно встрепенулся. В хижине было почти темно, двери были закрыты, окно затянуто шкурами, а огонь, который согревал ее всю эту ночь, потухал, в нем оставались лишь тлеющие головешки, но он отчетливо ее видел. Он подошел к ней, крепко сжал за плечи, повернул к себе, чтобы поглубже заглянуть в ее тревожные, обманчивые обычные карие глаза, порадоваться в душе тому болезненному предательству, от которого ей скоро придется немало пострадать. Боже, как он будет упиваться ее терзаниями, и у него в руках было такое средство, которое позволяло ему продолжить это наслаждение, продлить эту испытываемую радость.

- Еще не поздно.

- Что не поздно? - Он чувствовал у себя на щеке ее нежное дыхание.