Негодуя, она направилась к лестнице в нижнюю часть дома. В тот день я почувствовала жалость к Нэнси, зная, что сейчас ей предстоит лекция о манерах.

Но здесь, в прихожей, было тихо, и только слабые, звуки доносились снизу. Я медленно прошла через комнату, мимо «священной» Парварти, чтобы выглянуть на улицу — хотя, к сожалению, мистер Эллисон уже исчез. Я отодвинула массивные занавески, которые были театрально собраны рюшами, и разглядела крошечную малиновку, взгромоздившуюся на ветке около низкого внешнего выступа, затем тщательно ухоженную лужайку и выметенную тропинку, увитую лавром и огороженную черной причудливой оградой; людей, проходящих мимо с напряженными и вытянутыми лицами, обдуваемых сильным, пронизывающим ветром… там, за окном, все эти жизненные драмы продолжались, как и прежде. Но для меня это была просто картинка, набор сменяющих друг друга пейзажей, в которых я принимала самое ничтожное участие. Моя жизнь проходила здесь, за сценой, я представила себя марионеткой, которую дергает за ниточки собственная мать и которая всегда вынуждена плясать под ее дудку. Теперь надо мной нависло нечто страшное, и виной тому было это приглашение. Я знала, что период спокойствия не мог длиться долго. Приближалось что-то плохое. Назревала буря.

Когда я поднялась, чтобы выйти из комнаты, я могла поклясться, что увидела, как холодные металлические губы Парварти немного приподнялись в уголках. И эта улыбка не казалась доброй. Это была высокомерная, холодная и кривая усмешка.

За окнами экипажа виднелась тонкая завеса снега, покрывавшая холодную твердую землю.

Я могла только разглядеть прямые ряды вязов, скелетообразных стражников чести, их голые, острые ветви, покрытые снегом, обрамлявшие с двух сторон величественную улицу Лонвок — узкую, прямую дорогу, рассекавшую широкие лужайки, которые тянулись вниз от замка и теперь вели нас прямо к королевскому входу. Мы остановились у высоких железных ворот, ожидая охранников, которые должны были позволить нам проехать дальше. Я с упреком посмотрела на маму.

Весь день мы провели в приготовлениях. Мне завили волосы и облачили в новый черный бархат. Служанка вдруг с завистью объявила; «настоящая, элегантная леди». Она вздохнула, поскольку мы стояли рядом, одновременно наблюдая за нашими отражениями в длинном мамином зеркале. И хотя я с неохотой следила за всем этим, я не могла не восхититься увиденным.

Войдя в комнату, мама тоже улыбнулась:

— Да, ты выглядишь очень хорошо. Действительно, очень хорошо!

Но почему тогда я чувствовала себя, словно ягненок перед резней?

Ровно в шесть часов прибыл кучер, и мы уселись в роскошно убранную и обитую шелком карету, хотя вокруг было темно — масляные лампы остались незажжёнными. Мама ревниво прижимала к груди свою гобеленовую сумку, которую распирало от различных профессиональных принадлежностей — хрустальных шаров, карт Таро и бог знает чего еще, поскольку она, как и я, не имела никакого представления о планах королевы на этот вечер. И если даже мама и нервничала, то никто об этом не знал.

Как только экипаж миновал ворота, мы быстро спустились вниз к изогнутым каменным столбам, ограниченным с двух сторон высокими квадратными башнями, каждая из которых была увенчана многочисленными курящимися дымоходами, изрыгавшими ленты бледных серых облаков в темное небо, где кружился снег. Вправо тянулась ровная высокая стена с многочисленными высокими остроконечными окнами, в некоторых из которых виднелся тусклый желтый свет. Своим блеском они напоминали прикрытые глаза какого-то большого зверя, стерегущего парковые насаждения, от нас, посторонних.

Мы пересекли границы большого четырехугольника, откуда смогли увидеть много других стен, одни зазубренные, другие ровные, но все они спускались вниз. Здесь внутренний замок предстал перед нами, словно книга, хранящая вековые истории, — выступы, башенки и башни самых разных форм, размеров и стилей, все полные тайн, великолепные и сказочные. За этим распростертым, самодостаточным миром, спрятанным за широкими крепкими зубчатыми стенами, тайно шпионила луна, укрывавшаяся за щитом тяжелых клубящихся облаков, из которых продолжал сыпать обильный снег, погружая унылый внешний мир в тихое забвение.

Широкая квадратная лужайка была теперь почти покрыта белым саваном, и, совершив вокруг нее круг, лошади остановились около входа.

Там тот же самый пожилой джентльмен, который сопровождал королеву в наш дом, с обильно напомаженными седыми усами, терпеливо ждал под козырьком подъезда. На его безразличном вытянутом лице не было ни тени улыбки. Мы молча последовали за ним, пройдя через лабиринт плохо освещенных коридоров, где через плиты этажей просачивалась влажность и холод, а длинные тени сужались, спадали с высоких облицованных панелями стен.

Наконец мы вошли в приемную, где чопорно учтивый дворецкий взял наши плащи и шляпы, на которых пятнами таял влажный снег, и исчез за узкой войлочной дверью. В комнате царил неприятный холод. Я с тревогой глядела на маму, она все еще прижимала сумку к груди и смотрела вперед, на другую дверь. Когда дверь открылась, за ней оказался не пожилой дворецкий, а значительно более привлекательное и приветливое лицо Чарльза Эллисона. Я с облегчением улыбнулась при виде менее внушительной персоны. Мама осталась безразличной и не подала вида, что узнала его. Но, конечно, она не могла забыть брата Нэнси так быстро.

— Добрый вечер, — поклонился он. — Ее Величество просит вас к себе. Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы миновали еще один длинный проход, хотя намного менее мрачный и намного лучше освещенный, полный зеркал и картин, портретов и пейзажей в вычурных позолоченных рамах.

Декоративные покрытые сверху мрамором столики около стен были уставлены вазами, бюстами и фарфором, и среди всей этой красоты находились и творения природы. Мы шли под головами оленей, закрепленных высоко на стенах, их стеклянные глаза мрачно смотрели вниз, а массивные рога, казалось, вонзались в темный холодный воздух.

Мы оказались в просторной гостиной, ощутили тепло от большого пылающего камина. На стенах висели еще более величественные картины. С высокого расписного потолка свисала великолепная люстра, на окнах красовались роскошные шелковые занавески, ниспадавшие на глубокий узорчатый ковер. И вся эта роскошь удваивалась, отражаясь спереди и сзади в трех огромных зеркалах, каждое из которых было по высоте от пола до потолка.

Пока мы стояли у входа, на шустрых коротких коричневых лапках вбежала такса, возбужденно и приветливо виляя хвостом.

— Дако, веди себя хорошо. Немедленно иди обратно!

Знакомый голос Виктории донесся с места около очага, и маленькая собачка послушно побежала обратно, аккуратно усевшись на вышитой подушке рядом со своей хозяйкой. Выполненные в одном стиле стулья и кресла стояли по кругу комнаты наряду с бесчисленными маленькими столиками, уставленными декоративными коробками для шитья, мраморными статуэтками, пустыми чашками, игральными картами или книгами. В центре находился большой, совершенно пустой стол, по-видимому, предназначенный для сегодняшнего вечера.

Королева была одета в простое траурное платье, на ее голове громоздилась черная кружевная шляпа. На полу у ее ног сидела маленькая девочка в темной клетчатой юбке. Ей было лет шесть или семь. Девочку разморило, и она опустила свою головку со спутанными мягкими локонами на шелковые колени матери. Я печально улыбнулась, вспомнив себя в ее возрасте, когда я тоже только что потеряла отца, но мои размышления были прерваны, когда Чарльз объявил:

— Ваше Величество, миссис и мисс Уиллоуби…

Мама и я сделали низкий реверанс. Сначала королева ничего не сказала, она лишь повернулась, чтобы кивнуть гувернантке, которая положила свое шитье и встала, чтобы выйти, неохотно беря за руку свою подопечную.

— Беатрис, пора принимать ванну, — мягко произнесла Виктория, помогая девочке подняться.