«Нет… Ничего такого не припомню…»

«На третьем этаже два соседа, как говорится, мерялись силой со шкафом.»

«Да, теперь, кажется, вспомнил.»

«Два старика — один из четвертой, другой из пятой квартиры — пытались через лестничную площадку передвинуть шкаф. Один захотел освободить свой коридор, а другой — старик–мастеровой — соблазнился шкафом, решив, что приспособит его для хранения инструментов. Шкаф огромный, старинный, большие винты крепления в нем заржавели, и оба умника решили передвинуть его, не разбирая. Один ломиком приподнял, другой подсунул под ножки по разрезанной сырой картофелине. Вначале шкаф плыл как по маслу, но на лестничной площадке картошка развалилась, и прежний хозяин шкафа остался с ломом в руках по одну сторону, новый с картофелинами в кармане — по другую, а шкаф — посередине. Милиционеры, говорят, перелезали через него, а сдвинуть громадину с места удалось лишь общими усилиями, когда за девушкой приехала «скорая».

Под ногами Ималды захрустели осколки стекла. Пролитая вода узкими ручейками побежала по пыльному паркету.

Тогда, как обычно, она бросила портфель, заглянула в кухню, но не найдя там матери, поспешила в комнаты.

Едва переступив порог, она услышала, как в задней комнате со звоном разбилось окно и потом закричала мать. Все это было ужасно. Она окаменела и опомнилась лишь через несколько мгновений.

Снизу, с улицы, доносились крики, резкий звук тормозов и сигналы машин, в мешанине шумов четко слышны были отдельные слова.

Окно в средней комнате было открыто, оно находилось ближе всего, и Ималда подбежала к нему.

Внизу уже собиралась толпа. Некоторые торопливо перебегали проезжую часть улицы, другие, наоборот — старались не смотреть, отворачивались, громко трезвонил трамвай, требуя освободить дорогу. Мать лежала на тротуаре. Ималда узнала ее по яркому, в павлиньих перьях, халату.

Потом все словно провалилось в черную бездну, память застлало непроглядной тьмой. Очнувшись на белых простынях в больнице, Ималда спросила:

«Где я? Что случилось?»

Прошел месяц, потом еще немного, и в непроглядном мраке ее сознания на краткое мгновение, на две–три секунды стал появляться просвет.

И она снова увидела руку. Сильную мужскую руку, опиравшуюся на дверной косяк между средней и задней комнатами. Она увидела ее настолько четко, будто изучила сквозь увеличительное стекло: на тыльной стороне ладони — рыжеватые волоски, а у основания пальцев — по серо–синей татуированной цифре, которые вместе составляли число «1932». Затем возникло и тут же исчезло лицо, она не успела его запомнить, уловив только контуры. Лицо было похоже скорее на силуэт, вырезанный из черной бумаги и наклеенный на белую. Лоб, нос, губы, подбородок — все в профиль.

«А может, руку ты видела где–то в другом месте? — расспрашивал потом врач. — Например, в трамвае, поезде… Да мало ли где ты могла ее увидеть… Рука чем–то поразила тебя и зафиксировалась в твоей памяти, а позднее просто сместилась во времени и пространстве. Подобные случаи описываются в специальной литературе… а рука, может, снова вернется туда, где ты ее увидела в первый раз.»

В зале ресторана царил полумрак. Свет пробивался лишь из вестибюля сквозь матовое стекло широких дверей и по краям портьер из коридора, ведущего на кухню. Когда глаза немного привыкли, она разглядела помещение полностью — от глухой стены справа до эстрады с пюпитрами и аппаратурой оркестра. Пюпитры были темно–синие, с золотым вензелем посередине и надписью «Ореанда» у основания.

Из–за портьеры, отделяющей коридорчик от кухни, доносились голоса:

— Я этого так не оставлю! Пусть и не думают! — кипятился женский, — Так, Леопольд, не поступают!

— Люда, мне действительно, ничего не известно, — оправдывался тоненький тенорок, — Если хочешь, я спрошу у Романа Романыча!

— Ведь обо всем уже договорились, моя сестра подала заявление об уходе… — не унималась женщина, но теперь ее голос был едва слышен. То ли она отошла от портьеры, то ли повернулась в другую сторону. Мужчина что–то отвечал, но что именно, было не разобрать.

Зал был слабо освещен, кругом стояла темная мебель, поэтому прежде всего в глаза бросались великолепные фарфоровые наборы на столах — для соли, перца, горчицы, зубочисток, — вазочки с бумажными салфетками, настольные лампы с цветастыми абажурчиками и, наконец, плотная рубиново–красная обивка на стульях — ткань тускло отливала бархатом.

Окон здесь не было, с двух сторон тянулся ряд ниш со столиками, а зеркальные торцевые стены создавали впечатление, что зал намного больше. За стойкой бара напротив входа тоже зеркала, которые, отражаясь друг в друге, удваивали, утраивали и даже учетверяли количество роскошных бутылок, конфетных коробок и пачек сигарет на полках. Стойка со сверкающим кофейным автоматом сбоку и круглыми высокими табуретами вдоль нее была обшита красной искусственной кожей. Под стать им и уютные полукруглые, похожие на диваны, кресла, обращенные к эстраде.

— Но это же свинство, Леопольд! Ведь договорились же… Сестра подала заявление, а у нее была неплохая работа… — снова из–за портьеры донесся тот же сварливый голос.

Проходы между столиками устланы толстыми мягкими ковровыми дорожками.

Потолок — ажурное сплетение из полосок нержавеющей стали, за ним скрыты, жерла кондиционеров, обеспечивающих нужную температуру и циркуляцию воздуха.

Золушка знала, что увидит дворец, но даже вообразить не могла, что он будет таким модным и шикарным.

На «Седьмом небе» было много ресторанов, но «Ореанда» считалась главным. Администрация недаром называла его среди первых. Ресторан действительно был красивый, да и создавался он для увеселений, тогда как другим его собратьям достались будничные заботы, и это так или иначе отразилось на их внешнем виде — в одном завтракали и обедали туристы, другой разрешалось посещать и людям с улицы, в третьем продавали мороженое и кофе. Собратья и пробуждались спозаранок, только ленивая красавица «Ореанда» позволяла себе спать дольше полудня.

Ималда представила, как она включает настольную лампу. На шелке абажура тут же расцветают фантастические японские цветы, и в зал входит мужчина средних лет в смокинге, ведя под руку женщину в длинном сверкающем вечернем платье. Поблескивает атлас лацканов и атласные туфельки на высоких каблуках. Мужчина стройный, с серебристыми висками и очень волевым лицом — такие бывают только в кинофильмах да в женском воображении. Ималда даже слышала, как оркестр играет медленный фокстрот. Мужчина обнял женщину за талию и элегантная пара величаво поплыла в элегантном танце, полностью отдавшись во власть музыки и собственной близости. Так танцуют участники финала в конкурсе бальных танцев. Повлажневшие глаза женщины излучали счастье…

— А ты, дорогой Леопольд, Не пудри мне мозги, что ничего не знал и что тебе ничего не сказали! Ты тот еще жук, тебе первому, конечно, и сообщили…

«Ореанда» не для любого и каждого, — говорил Ималде Алексис. — Самый дешевый коктейль там стоит больше трех рублей. Тебе удивительно повезло!»

Вначале брат и сестра решили: Ималде следует закончить профессионально–техническое училище, которое одновременно выдает и свидетельство об окончании средней школы, но там набор начинался лишь в конце лета.

«Пусть девочка отдохнет и наберется сил», — советовал Алексису приятель.

«Боюсь, она опять свихнется, если будет сидеть дома. Спать не ложится — ждет меня чуть не до утра. Миску с ужином укутает полотенцами, накроет подушками, а сама сидит рядом. Хоть ругай, хоть плачь — ничего не помогает! Все равно, говорит, не может заснуть, пока меня нет дома.»

«А тебе гувернантка и нужна… — приятель выдержал паузу и веско закончил: — Работа теперь не проблема!»

«Вот именно! На фабрике!»

«А что плохого на фабрике? Мой зять в прошлом месяце зашиб двести пятьдесят чистыми.»

«Как же, как же — ты тоже сейчас все бросишь тут и подашься в слесаря!»

Разговор происходил в узкой и неудобной подсобке магазина, среди стеллажей, забитых галантерейными товарами. Тут были и свертки всевозможных размеров, и картонные коробки, и пачки трикотажных изделий, перевязанные бечевкой. Завмаг стоял под самым потолком на стремянке, роясь среди кофточек неопределенного цвета, под которыми прятал другие товары. Пророчества относительно смены профессии он невозмутимо пропустил мимо ушей.