Ималда стреляла мелкой дробью, а Рауса был одет в атласный халат на вате. Первый выстрел, правда, свалил его на пол, но лишь несколькими дробинками пробило халат, а второй — в том патроне дробь была заряжена в контейнер и потому практически не рассеялась — пришелся в пол рядом с Раусой и выбил дыру величиной с чайное блюдце. «Вот если бы вторым выстрелом она угодила в Раусу — тогда б ему каюк! Патроны–то старые, и, наверно, в первом не весь порох загорелся. Капсулы тоже хреновые, были бы длинные «жевело», она его просто пыжами уложила бы!»
Когда выяснилось, что жизни директора ничто не угрожает, и что он уже вышел на работу, официанты на радостях напились, причем даже всегда воздерживавшийся от выпивки Леопольд тоже принял участие: «Да, но он был на волоске от смерти!»
Кто–то рассказал, что Ималду милиция доставила в ту же больницу, куда отвезли Раусу. Там ей перевязали раненую правую руку. Знатоки пояснили — рана у нее от того, что ствол держала слишком близко у спускового кольца.
«При сильной отдаче так бывает… Я однажды видел, когда… с пальца все мясо сорвало…»
«У нас как–то раз на охоте…»
«Ну разве не чокнутая! Точно, чокнутая!»
Но вот однажды, когда Раусу все ждали в час ежедневного обхода, а директор не появился, персонал «Ореанды» забеспокоился. Что, если правда? Нет, не может быть! Исключено! Хотя… В последнее время чего только не было: кое–кого даже с самых верхов забрали и посадили.
«Как они там разбираются — кого сажать, а кого оставить? Тогда уж проще все торги обнести забором с колючей проволокой!»
Леопольд придумал повод средней важности и позвонил Раусе домой. Трубку подняла жена Романа Романовича и сказала, что он где–то задерживается, но на работу заедет непременно. Однако Леопольду показалось, что она старается поскорее свернуть разговор, больше того — он заподозрил, что рядом с ней кто–то стоит и приказывает, что именно говорить.
«Ореанду» начали заполнять первые посетители — то были «торжественные», как их называл Леопольд, а не свои, постоянные. Леопольд любил «торжественных» — они привносили какую–то особую атмосферу праздника, в ресторане им все казалось значительным и красивым. «Сюда… Сюда, прошу вас… — провожал он к столикам на указанные в билетах места, предупредительно усаживал дам, и, вручая меню в обложке из искусственной кожи, проникновенно говорил: — Желаю приятно провести вечер!»
Вот почему официанты невероятно удивились, заметив, что Леопольд одевает плащ и шляпу.
— Сбегаю в трест, — пояснил метрдотель, глянув на часы. — Может, там еще кто–нибудь есть…
И хотя до треста было рукой подать, он запыхался от быстрой ходьбы.
Внизу, у лестницы, он оперся обеими руками на перила и решил чуть–чуть перевести дух: спешить уже незачем, теперь из трестовских мимо него все равно никто не проскочит.
На лестничной площадке пролетом выше висела витрина — Доска почета с портретами лучших работников. Роман Романович — первый слева.
Вдруг Леопольд увидел, как кто–то спустился по лестнице, остановился перед витриной, ключиком отпер ее и стал срывать портрет Раусы. Фотография была приклеена основательно и сдирать ее пришлось кусками.
Ошарашенный Леопольд даже рот открыл — в человеке, содравшем фотографию, он узнал начальника отдела кадров.
Справившись с делом, он повернулся и заметил Леопольда.
— Не оправдал нашего доверия, — по щекам кадровика текли искренние слезы — такие крупные и неподдельные, какими оплакивают свою, а не чужую судьбу. — Совсем не оправдал нашего доверия! — и швырнул обрывки фотографии на пол.
Поскольку причина ареста Раусы осталась неизвестной, в «Ореанде» тут же предприняли элементарные меры предосторожности: официанты без промедления очистили свои шкафчики от банок с малосольной лососиной и от «криминальных» (купленных в магазине) бутылок с водкой. Стакле приказал принести из холодильника большую говяжью ляжку, смолоть и добавить к уже готовому котлетному фаршу, предназначенному для продажи в магазине «Илга». Булочки в кондитерском цехе в тот день выпеклись жирные и слоистые и в фирменном напитке, сделанном на настоящем лимонном соке, — а не на лимонной кислоте, как обычно — плавали настоящие дольки настоящего лимона. Однако никакой проверки не последовало, и в конце концов все пожалели о таких излишествах.
Потом обсудили, что можно и чего нельзя говорить следователю, если вызовут в качестве свидетелей.
Главное теперь было — выяснить, за что арестовали Раусу. А как это сделать?.. Никто еще не знал, что среди них находится человек, который об аресте Раусы знает все, вплоть до мельчайших подробностей.
Роман Романович Рауса был одним из первых, кто пал жертвой указа о борьбе с пьянством, изданного в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, хотя сам никогда не напивался, да и подчиненным не позволял. Однако обстоятельства, как известно, иногда бывают сильнее смертных людей, даже если они директора ресторанов.
Об ожидаемом указе заговорили еще весной; новости, конечно, поступали из очень надежных источников, хоть порой были противоречивы. Никто не говорил о таких ужасах, что пьяниц моментально перестреляют, но в том; что против них будут серьезные репрессии, тоже никто не сомневался. Коллективу «Ореанды» грядущее рисовалось темно–серым: повсюду носились слухи, что за весь вечер посетителю будет дозволено заправиться лишь стами граммами алкоголя. «Кто хочет, тот пусть и работает тут! А я за голую зарплату вкалывать не собираюсь!» Были и оптимисты: «Лет десять назад один такой указ по истреблению пьяниц уже объявили, да не прошло и месяца, как его похоронили и даже венок возложили!» Но разве оптимистическими разговорами успокоишь встревоженные умы, если высокопоставленные и с самых верхов руководящие работники — их служебные «Волги» бывало ночи напролет простаивали у входа, пока сами они предавались веселью; иные при этом разоблачались по пояс, оставив только галстук, — эти работники больше не показывали в «Ореанде» и носа. Уж кто–кто, а руководящие знали, откуда и какой ветер подует! В ожидании беды — она представлялась чем–то вроде ужасного урагана, носящегося над Южным морем и неотвратимо надвигающегося на густо обжитые острова — у некоторых сдавали нервы: два официанта распрощались со своими малиновыми смокингами и устроились в пункт приема стеклотары, третий подался в дежурные на бензоколонку. Работа там не ахти какая, да где ж возьмешь лучше, когда все дадут деру…
«Кабак без водки — все равно что девка без титек.»
«Хуже! Для нас, бедных официантиков, — и того хуже…»
Именно в столь сложное время, полное слухов и тревог, какой–то родственник предложил буфетчику «Ореанды» перейти в гриль–бар, который в Межапарке собирался открыть один из богатых колхозов Рижского района. Помещение там было небольшое, но оформлено со вкусом, имелась и новая импортная установка для зажаривания кур — посетители могли видеть, как за стеклом на вертеле с шипением жарились аппетитные коричневые цыплята.
Еще год назад подобное предложение просто оскорбило бы буфетчика — разве на цыплятах заработаешь? Вот посмешиваешь коктейли — так сразу увидишь, как денежки в карман текут! Но теперь буфетчик смотрел на будущее совсем другими глазами: уж едоков–то, новый указ, надо надеяться, не затронет, во всяком случае, ни о чем таком пока не говорили. Жареных цыплят продают в гриль–баре на вес, значит, будь психологом да присматривайся, кого обслуживаешь — потребует, например, этот в присутствии своей дамы, чтобы цыпленка еще раз взвесили или нет, да и кофе там заваривают не через автомат, а в простой кастрюле. Стало быть, существовать можно вполне сносно, надо лишь узнать, в чем плюсы, в чем минусы. Во всем ведь есть свои плюсы и свои минусы… «Вот пивко, как янтарек, коль не пьешь — ты дурачок…»
Второе действие трагедии внешне довольно безобидно начиналось на автомобильном рынке в Румбуле, куда в последние месяцы регулярно наведывались старшая посудомойка Людмила Пожарецкая и ее гражданский муж Юрка. Они хотели купить «Запорожец».