Ималда подошла к телефону и стала поочередно подключать к розетке провода, пока наконец не услышала в трубке непрерывный гудок. Набрала номер.

— Алло! Нельзя ли позвать доктора Оситиса?

— Он на курсах в Симферополе.

— Спасибо.

Сухонькая сгорбленная старушка… Ежедневно она приходит с миской картошки, политой жирным соусом, и пожилой уже сын бежит за ней, как собачонка, потом оба усаживаются в парке, и он съедает содержимое миски в один присест. После смерти сына она продолжала приносить еду, убежденная, что его прячут в отделении и не позволяют с ним встретиться.

Человек, который целыми днями раскачивается, как маятник.

Эпилептик в конвульсиях, с кровавой пеной на губах.

Нет!

А дед с портрета не сводит с нее взгляда — глаза как два клинка.

Все, решено!

Открывает ящик комода и переодевается в линялый бесформенный джемпер, перешитое платье матери и старую нейлоновую куртку.

Берет мешок и отправляется в подвал.

Приносит в мешке ружье, кладет его на стол, пытается вспомнить, как заряжал его брат. Взводит курки и пощелкивает ими.

Достает из привязанного к ружью мешочка два патрона, вставляет в патронник, взводит курки, заворачивает ружье в многослойную папиросную бумагу и в нескольких местах перевязывает яркой ленточкой. Улыбается — чем не подарок!

Выходит из дому и звонит из автомата.

— Извините, нельзя ли позвать…

— Нет, еще не пришел с работы.

Она идет неторопливо, разглядывая улицу.

В парке напротив «Ореанды» сталкивается с контрабасистом — тот спешит на работу.

— Привет! — кричит он и удивляется, заметив ее странное облаченье.

— Одолжи пятьдесят копеек…

— Мелочи нет — держи рубль! Чао!

— Я ведь не верну!

— Посмей только!

Ну теперь она будет кутить напропалую!

В магазине кулинарии в уголке шипит кофейный автомат.

— Кофе и наполеон… — просит Ималда.

Она стоит у высокого, на одной ноге, столика, смотрит на спешащих, озабоченных прохожих за окном, пьет кофе. Кофе ароматный, наполеон рассыпчатый… Может, его испек Мартыньш?..

Женщины за прилавком перешептываются:

— Неужто дочка Алды — очень похожа…

Ладно, думайте, что хотите, а мне пора.

Снова телефон–автомат. Настенный, словно в прозрачном пузыре.

— Простите, нельзя ли позвать…

— Он приехал, мне в окно видно… Отпирает гараж…

— Тогда с вашего позволения я позвоню минут через десять.

Дед именно так и сказал бы — «с вашего позволения» — он был настоящий интеллигент.

Вот и дом.

Вот и этаж.

Вот и дверь. Табличка «Роман Р. Рауса».

Мягкий звук колокольчика внутри квартиры. Сначала Ималда отрывает клок бумаги у конца стволов, потом вокруг спуска.

Дверь открывает массивная женщина с массивными серьгами.

— Могу ли я повидать Романа Романовича? — сладким голосом спрашивает Ималда.

— По какому делу?

— Меня просили ему передать…

— Оставьте! Я его жена.

— Мне сказали передать прямо в руки.

— Рома! — женщина кричит куда–то в глубь квартиры, Ималда ее уже не интересует, и она исчезает за дверью справа, оставив девушку в коридоре, по стенам которого развешаны разные старинные безделушки.

Выходит Рауса — в стеганом халате, из–под него видны пижамные брюки. С газетой в руке.

Смотрит на Ималду и замечает дула стволов.

Но поздно — раздается выстрел.

Рауса изгибается и падает.

Ималда опускает ружье и стреляет еще раз — из пола выскакивают мелкие щепки.

Она закрывает за собой дверь и выходит на лестницу.

Уже на улице замечает, что с пальца правой руки капает кровь и прикладывает палец ко рту.

В начале сентября директору комиссионного магазина хозяйственных и спортивных товаров позвонил коллега из Таллинна.

Они познакомились и подружились в те времена, когда широко практиковались коллективные поездки по обмену опытом с подведением итогов в социалистическом соревновании. Поездки обычно завершались одинаково: по нескольку раз пересчитав на перроне своих гостей, хозяева запихивали их в вагон и облегченно вздыхали: наконец–то эти пьянчуги в поезде — стоят возле окон и машут подаренными им на прощанье букетами цветов.

Организаторы подобных мероприятий под конец обычно чувствовали себя совершенно измочаленными, им уже не доставало фантазии показать гостям что–нибудь более оригинальное. Почетные грамоты — как правило, их хватало на всех — в поездках по саунам да на яхтах поистрепывались, дома их увлажняли и гладили через газету. При этом приговаривали: «На будущий год махнем к литовцам!»

А отъехавшие, едва придя в себя и в вагоне–ресторане промочив горло холодным пивом, тут же принимались за создание комиссии и распределение обязанностей: «Ты отвечаешь за встречу гостей, ты — за транспорт, а ты, лапушка, позаботишься о развлечениях. И не возражайте! А то будете иметь дело со мной! Это уже дело чести! Не хватало осрамиться, ведь литовцы никогда не были жлобами!» Справедливости ради нужно заметить, что уж в скупости–то нельзя было обвинить ни одного из организаторов сборищ, а уровень определяла лишь изощренность фантазии.

Ущерб, причиняемый здоровью от таких встреч, частично компенсировался установлением личных контактов, которые потом поддерживались круглый год: так, если кому–то требовался прицеп к «Жигулям» или японский видеомагнитофон, а в Риге такого товара не имелось, то жаждущий подобной вещи обзванивал иногородних коллег, после чего получал указание вылететь самолетом в Минск, Кишинев или в другой город, где и становился счастливым обладателем желаемого дефицита.

— Послушай… — таллиннский коллега говорил с характерным эстонским акцентом, — я тебя просто извещаю — вдруг тебе пригодится информация… У меня тут два дня работал один обэхээсник из Москвы… Да, обэхээсник — предъявил такие документы. Сегодня он звонил насчет билетов — хочет лететь в Ригу, вот я и решил тебе позвонить. Ты меня понимаешь?.. Как вообще дела? Как супруга?

— Что ему надо, этому обэхээснику?

— Вроде бы ничего. Копался в документах. Потребовал все за последние три года. Я выделил ему стол у бухгалтеров, чтобы был на глазах, но мы так ничего и не поняли — что–то понавыписывал, только неясно, что именно. Утверждать не могу, но кажется, адреса комитетов — тех, что сдавали повторно. Подскочи как–нибудь на машине, а? Посидим хорошенько!

— Надо, конечно, проветриться, а то все работа да работа, даже в голове гудит… Спасибо, что позвонил!

— Ну так что?

— Я тебе сообщу дня за два. Мне обещали привезти угрей.

— О, прихвати с собой!

— Договорились! Как только привезут, отдам закоптить и сразу звоню тебе! До свидания!

Закончив разговор, директор комиссионного магазина хозяйственных и спортивных товаров принялся ходить по кабинету из угла в угол, разворачиваясь словно пловец в бассейне. Раз, два, три, четыре, пять — кругом! Кабинет был крохотный, находился на первом этаже, на окнах были решетки, как и в других помещениях магазина, окна которых выходили во двор. Но на сей раз именно из–за решеток собственный кабинет казался директору одиночной камерой. Директор не чувствовал себя безгрешным, ибо на такой должности, и нельзя быть ангелом, но считал, что ничего крупного или уголовно наказуемого за ним не числится.

Часы… Если в самом деле ищут часы, то он чист как стеклышко. Может, оценщицы заварили какую–то кашу?.. Пусть тогда сами и расхлебывают! Гораздо неприятнее будет, если начнутся расспросы про синтезаторы и электроорганы — цены на них директор определял сам, но и тут дела далеки от какой–либо уголовщины; начальство за подобное в худшем случае только «укажет», выскажет «предупреждение» или вынесет «выговор». Выговор в конце концов хлеба не просит! Перебьемся!

Нет, как будто ничто не угрожает, но вот неведение и ожидание — это противно, сплошная игра на нервах! Теперь сиди тут как дурак и жди, хотя намечено столько дел помимо работы!

Москвич заявился сразу же после обеденного перерыва. Это был молодой парень, симпатичный и застенчивый — последнее совсем не типично для столичных людей, приезжающих в провинцию.