— Может, нас расконторил РРР? Мне так показалось… — робко заговорил здоровяк, выходя из задней комнаты. — Порошочек его прогорел, а денежки отыграть захотелось… Он тоже мог узнать, что часики при шмоне не нашли. Ромка — та еще сволочь, он вам завидует. Подлизывается, а за спиной…
— Нхо кхак? Кхак хя спрхашхивхаю! Нхичхегхо, нхикхудха нхе дхенхетсхя! Кхусхок слхишкхом вхелхик — пходхавхитсхя!
Ромка — это же от имени «Роман»… РРР… Уж не Роман ли Романович Рауса? Таня пропала, как сгинула. А промчавшаяся мимо Ималды «Волга», у которой, на заднем стекле была запотевшая полоса, словно серая сатиновая лента? Неужели в самом деле Рауса? Про стоянку для машин в соседнем дворе директор тоже знает…
Она уже было решилась рассказать тройке о своих подозрениях, но мужчины вышли в коридор. Вдруг стало страшно: неизвестно еще, как они воспримут ее признание — прикажут показать, где живет Таня. Тогда что? Но главное — вообще отсюда не уйдут. Так и будут тут торчать! Они поверили тому, что часы она не видела, значит, не о чем больше говорить. Не скажет ни за что!
— Мхы хеще кхак–нхибхудь зхайдхем!.. Хи бхез глхупхостхей! Тхы пхонхимахаешь, хо чхем хя гховхорхю?
Ималда кивнула.
— Хи ещхе прхо мхентхов… Хонхи дхалхекхо, ха мхы тхут, рхядхышкхом!
Очкарик тоже счел нужным попрощаться:
— Постели себе на полу: на твердом спать полезнее, а трахаться — так даже лучше!
Ималда как в тумане закрыла за ними дверь.
Ей хотелось куда–нибудь уйти.
Все равно, куда, лишь бы не оставаться дома.
«Крысы, живущия на воле, бывают подвержены совершенно особенной болезни: несколько их сростаются между собой хвостами и образуют так называемаго крысинаго короля, о котором в былые времена имели, конечно, другое понятие, чем теперь, когда его можно видеть почти в каждом музее. Прежде думали, что крысиный король в золотом венце возседает на троне из нескольких сросшихся меж собой подданных и отсюда решает судьбы всего крысинаго царства! Во всяком случае верно, что иногда попадается довольно, большое число крыс, плотно переплетенных хвостами, оне едва могут двигаться и сострадательныя крысы из жалости приносят им пищу. До сих пор еще не знают настоящей причины такого явления. Думают, что какое–то особенное выпотение на хвостах крыс влечет за собой их слипание, но никто не может сказать ничего положительнаго. В Альтенбурге хранится крысиный король, состоящий из 27 штук крыс; в Бонне, Шнепфентале, Франкфурте и Линденау, близ Лейпцига их также находили не раз. Очень может быть, что подобные переплетания крыс встречаются несравненно чаще, чем думают, но находят их очень редко, и потому суеверие во многих местах так велико, что как только заметят крысинаго короля, стараются скорее его убить.
Для уничтожения крыс употребляются бесчиленныя средства. Всякаго рода ловушки ставятся им с большим или меньшим успехом и временно помогает то тот, то другой способ истребления. Когда эти животныя заметят, что их преследуют очень энергически, то нередко уходят, но как только ослабнет гонение, тотчас пронюхают и водворятся снова. И если крысы вернутся, то в короткое время расплодятся до таких размеров, что прежняя мука настанет во всей своей силе. Самыми употребительными средствами против крыс остаются до сих пор различные яды, которые кладут в их любимых местах. Но — независимо от того, что таким образом причиняется животным самая ужасная и мучительная смерть — средство это довольно опасно: крыс иногда рвет и оне отравляют картофель или зерновой хлеб, через что могут вредить не только другим животным, но и человеку. Гораздо лучше давать им смесь солода и негашеной извести — последняя возбуждает в них сильную жажду и убивает мгновенно, как только оне выпьют все количество, воды, необходимое для погашения извести.»
У управляющего трестом общественного питания товарища Шмица от удивления, как всегда, задергалась левая сторона лица — что это за девчонка к нему заявилась? Чего ей надо? Не встречал ли он ее где–то раньше? Но тут, к счастью, зазвонил телефон. Шмиц извинился, снял трубку, но продолжал разглядывать девушку, потому что весь разговор с его стороны сводился к кратким: «Да!.. Разумеется!.. Безусловно!..» и «Когда именно?» Шмиц про себя отметил — маленький, жалкий и переплакавшийся человечек… пугливо сидит на краешке стула… Ну просто сердце разрывается, глядя на нее. Ее, наверно, все гонят и обижают, ни поговорить с ней не хотят, ни выслушать…
— Звонил Петерис Карлович Лепиньш, — поведал со значением Шмиц, повесив трубку. — Из Академии наук. Профессор, доктор физико–математических наук, дважды лауреат республиканской Государственной премии… У него зарубежные гости, нужен прощальный банкет — как не помочь человеку! Мы учились в одной школе… Минуточку… — Шмиц заметил, что девушка уже приготовилась выкладывать свои невзгоды. Взял из небольшой стопочки листок бумаги и, написав что–то — видно, число и место предстоящего банкета — положил в папку, на которой крупными буквами было напечатано «Секретарю, к исполнению». Шмиц теперь работал по–новому.
Волнуясь и сбиваясь, девушка начала рассказывать. О том, как она танцевала в «Ореанде», как потом ее перевели в «Беатрису» — хотели повысить там художественный уровень варьете, а через два дня труппа была ликвидирована и она осталась без работы. Затем объявили: ни в «Ореанде», ни в «Вершине» вакантных мест нет. Но она разузнала, что пара акробатов в «Вершине» не выступает, они вообще там ни разу не выступали — ушли обратно в цирк. Значит, программа в «Вершине» не заполнена и, стало быть, вакансия имеется.
— Это не в моей компетенции… — улыбнулся Шмиц, и его щека опять задергалась. — Вам следует зайти в шестой кабинет.
— Я уже была там, но меня послали к вам, сказали, что только вы можете решить этот вопрос. — Она смотрела на него с надеждой и заставила себя улыбнуться.
— Какой отвратительный формализм!.. — возмутился Шмиц. — Извините! — Снова звонил телефон, на проводе был опять какой–то член–корреспондент, лауреат и друг и опять по поводу банкета — то ли поминки, то ли свадьба…
Шестой кабинет был заперт. «Она на минуточку вышла, подождите!» — сказал кто–то Ималде, проходя мимо. Девушка села на стул у двери и, сгорбившись, стала ждать. Мимо то поодиночке, то парами, а то и небольшими группками сновали трестовские дамы — кто с документами, а кто с чем–то объемистым в расписных полиэтиленовых мешочках.
Вдруг чаша ее терпения переполнилась, слезы брызнули из глаз, и она закричала во весь голос:
— Как вы можете так жить! Кошмар! Так же нельзя жить!
Она кричала про маслины, которые по указанию шеф–повара посудомойки собирают с тарелок и тот снова бросает их в кастрюлю; про перемолотые жилы, шкурки и другие мясные отходы — поперчив да сдобрив чесноком (посетители все равно съедят!), шеф–повар пускает их в дело; про то, что слово «спасибо» официанты давным–давно исключили из обихода, заменив его рублем; про то, что метрдотель взимает дань и передает кому–то дальше; про то, как обманывают и обсчитывают и нигде не добьешься правды.
Бог знает, что она еще кричала — Ималда уже и не помнила. Не помнила и того, сама ли ушла из здания треста или ее вытолкали.
Опомнилась на улице. Сеял мелкий весенний дождичек, под ногами хлюпала грязь.
Проглотила несколько таблеток, успокоилась и методично обошла все кафе в центре — вспомнила, как Алексис когда–то сказал, что Таня сидит в кафе, как на привязи.
Оставался всего один день.
…Очкарик нашел ее в «Беатрисе». Он появился, когда началась программа. Ималда запомнила, что за тем столиком, за который он уселся, во время ее первого выхода никого не было. Это был длинный стол, наверно, единственный в зале на восемь персон, накрытый и сервированный, недоставало только гостей — стулья стояли придвинутыми к столу. А во время ее второго выхода очкарик уже сидел за ним. Может, он был один, а может, с компанией, но Ималде сразу стало ясно, что он явился за ней. Так в сказках приходят черти за обещанными им душами умирающих.
