Летом 1720 года в журнале мистера Эплби «Ориджнел уикли джорнэл», где сотрудничал Дефо, появилась небольшая заметка, написанная в форме письма. От имени некой Молль, проживавшей на Розмэри-лайн, близ Ярмарки тряпья, в заметке рассказывалось о судьбе лондонской воровки-карманщицы, которая незаконно вернулась из ссылки, о том, как, узнав об этом, ее шантажировал один человек, грозившийся выдать ее, если она не станет делиться с ним своей добычей.

Намек на шантажиста слишком прозрачен, чтобы не узнать Джонатана Уайлда.

Это был «кумир» лондонского дна, ловкий и жестокий, вор из воров и мошенник из мошенников, совершивший свой первый выход «на великую сцену жизни» в 1682 году. К тому времени, о котором идет рассказ, он порвал с воровским ремеслом и занялся более прибыльным бизнесом, содержал под видом таверны знаменитый на весь город притон. Дела Джонатана Уайлда шли неплохо, если учесть, что его заведение славилось не только как «храм греха», но и как склад краденых вещей. Когда вышел закон, по которому укрытие краденого считалось уголовным преступлением и жестоко каралось, умный и хитрый Джонатан Уайлд замыслил грандиозный план: создать единую организацию для воров всех видов, иначе говоря, решил объединить разношерстных уголовников в хорошо дисциплинированную организацию.

Следуя своему правилу — если не рисковать, останешься в проигрыше, — Уайлд стал, таким образом, предводителем огромной организации лондонских воров и бандитов.

Конечно, в таком городе, как Лондон, преступный мир всегда представлял серьезную угрозу. В «Описании Англии» У. Гаррисона говорится, что уже в XVI веке насчитывалось более 10 тысяч нищих и до 400 воров вешали ежегодно. Считается, что эти цифры занижены и что в конце века вешали более 800 человек, а 80 тысяч бродяг жили за счет общества. Однако точные данные неизвестны. Но совершенно очевидно, пишет Норманд Берлин в своем исследовании «Преступный мир в Елизаветинскую эпоху», что Лондон был опасным местом, где процветали порок и разбой. С этим миром считались правительство, горожане, священники и писатели. Находились и такие, кто оправдывал процветание Века преступности, например, писатель Мондевиль, заявлял, что «без пороков общество не могло бы существовать». Изображение жизни без злодея и мошенника считалось неполным.

Начало литературы о «дне» в Англии относится к 1536 году, когда появилась книга Роберта Кэплэнда «От большой дороги до тюрьмы». В ней была нарисована «великолепная картина жизни бродяг и нищих», приводилась их классификация и прилагался словарь особого жаргона, которым они пользовались.

Нищих, бродяг и воров воспевали Роберт Грин, Томас Деккер, Томас Нэш и многие другие писатели. Правда, отношение каждого из них к преступному миру было различно. Деккер, например, считал, что воров и мошенников может излечить только виселица, но тепло относился к нищим. Видимо, из-за своей любви к солдатам, так как многие из них вынуждены были после окончания службы нищенствовать. Вообще, нищий и бродяга были неотъемлемой частью сельского и городского пейзажа. Огромная их армия заполняла дороги и улицы, несмотря на жестокие законы о бродяжничестве. О них слагали грустные песни и сентиментальные баллады. В одной из них говорилось:

Из среды бродяг часто пополнялись ряды преступников. Шайки, надо сказать, и раньше наводили страх, но их члены не осмеливались объединить свои силы в грабительской войне против общества. А именно в этом заключалась цель Джонатана Уайлда.

Ради осуществления своего замысла ему пришлось немало потрудиться. Впрочем, энергии у него было хоть отбавляй.

Прежде всего он предложил некоторые новшества: банда обучается определенной форме преступления, имеет свою зону действия и руководителя. В каждом округе должны действовать две-три банды, специализирующиеся на уличных кражах или кражах со взломом, на «ловле кроликов» — одурачивании простодушных провинциалов («ремесле», известном еще со времени Шекспира и Деккера), на обмане и шантаже, убийствах и грабежах. Сам Джонатан Уайлд отводил себе роль «идейного» вдохновителя. Предпочитая оставаться в тени, он давал советы, поставлял «идеи», разрабатывал планы. Трудно сказать, насколько этот вдохновитель преуспел в осуществлении своих замыслов. Но если судить по тому, какой массовый размах приняли именно в то время грабежи и прочие виды преступлений, то можно сказать, что труды Уайлда не пропали даром. Не случайно как раз те годы, когда в Лондоне промышлял Уайлд, назвали Веком преступности. Достаточно обратиться к английским газетам и журналам тех лет, чтобы убедиться в этом. Целые колонки на их страницах заполняют сообщения об ограблениях, воровстве и т. д. Уильям Ли только в одном журнале насчитал 57 сообщений о различных преступлениях, в другом описывались 33 карманные кражи на крупную сумму. Неудивительно, что виселица не успевала пропускать всех приговоренных к смерти. И порой вешали сразу по десять — двадцать человек: кражи 5 шиллингов было достаточно, чтобы угодить на «роковую перекладину» и взрослому и ребенку. А вообще, согласно «кровавому хаосу», как называли тогда английский уголовный кодекс, свыше ста видов преступлений карались смертью.

Тем не менее даже самые кровавые законы не в состоянии были обуздать массу озлобленных, невежественных и жестоких людей. С безрассудством обреченных они бросались на прохожих, останавливали кареты, курсирующие между центром и пригородами, и грабили пассажиров среди бела дня. По ночам без вооруженных провожатых лучше было не показываться на узких и плохо освещенных улицах. Даже в центре Лондона днем нередко случались нападения. Бандиты врывались в дома на Пикадилли, в Гайд-парке, в Сохо. Поселялись в заброшенных домах шайками до ста человек. Д. Дефо, как позже и Г. Филдинг, не раз посещал эти притоны, заставая там взрослых и детей. То и дело на улицах раздавались крики: «Хью энд край!» (что можно перевести как «Лови! Держи!»), когда все бросались преследовать вора. Это был, пожалуй, самый распространенный, как и самый древний, способ борьбы с воровством — преступника ловили всем миром. Каждый, кто слышал этот крик, бросал работу и присоединялся к погоне, которая продолжалась до тех пор, пока преследуемый сдавался на милость победителей или его убивали, что по закону считалось убийством при смягчающих обстоятельствах. Если вору удавалось ускользнуть, на всех жителей района налагался штраф. Надо учесть, что полиция как таковая еще не была учреждена. Только к 1740 году судье де Вейлю удастся организовать нечто вроде уголовного сыска на Боу-стрит, превратив, однако, свою должность в настоящее золотое дно. А до тех пор функции полицейского в округе исполнял главным образом один-единственный констебль да престарелый ночной сторож. Первый был вооружен всего лишь длинной палкой, служившей и оружием и символом власти, второй имел пику, фонарь и собаку. Жалованья констебль не получал и свою, по существу, общественную должность занимал всего год, после чего на его место заступал другой житель прихода. Шериф же в своем красном наряде, как и сержант с неизменной алебардой, были редкими гостями тех районов, где процветал разбой.

Естественно, что польза от таких стражей порядка, как констебль и дряхлый сторож, была весьма небольшая. Хотя они и трудились в поте лица, несмотря на то что их работа, как заметил Дефо, «не приносила ни прибыли, ни удовольствия, а была невыносимым трудом, часто абсолютно напрасным и непродуктивным».

В 1718 году были приняты два законодательных акта, сыгравших немаловажную роль в судьбе героев лондонского дна.

Один из этих актов — «О перевозке» — предписывал в целях снабжения колоний рабочей силой пересылать осужденных преступников за океан. Правда, и до этого, с тех пор как англичане в начале XVII века обосновались в Америке, туда на поселение высылали уголовников. Так, до 1700 года в Виргинию на плантации было отправлено около 4500 человек. Теперь число их значительно возрастало — началась оптовая торговля ссыльными. Суда с «живым товаром» — в трюмы заталкивали от 100 до 300 заключенных — регулярно совершали рейсы за океан. Об этом говорят сохранившиеся «накладные на ссыльных». С доверенным лицом (во времена Дефо им являлся некий Джонатан Форвард) заключался договор на перевозку заключенных, по 40 фунтов за каждого. Форвард подписывал накладную, обязуясь доставить «живой товар» к месту назначения. По прибытии капитан получал от местного мирового судьи «Свидетельство о высадке». В список заносились лишь те, кто остался в живых за время долгого и тяжелого плавания, — высокая смертность была обычным явлением. Капитан судна отправлялся со «Свидетельством о высадке» в Лондон, чтобы получить заработанные деньги. Ссыльных же продавали на плантации по 10 фунтов за душу. Возвращение в Англию каралось смертью. И тем не менее, хлебнув райской жизни на плантациях, многие рисковали вернуться, надеясь укрыться в многолюдном Лондоне. Но немногим это удавалось: одни погибли на виселице за незаконное возвращение, другие — попав за новые преступления.