Ему в лицо подул сильный ветер, и у него появилось такое чувство, словно он уперся в стену, которую ему предстояло преодолеть, прежде чем выйти на палубу.

На свежем воздухе у него резко упало давление. В первое мгновение ему стало плохо, но он быстро взял себя в руки, а соленый морской воздух вновь вернул его к жизни.

Теперь он пошатывался уже не из-за алкоголя, а из-за сильного волнения на море, которое благодаря стабилизаторам не так ощущалось внутри «Султана морей».

Широко расставляя ноги, он зашагал, пошатываясь, по деревянному настилу. Сейчас он находился на так называемой «палубе 8», промежуточной площадке, которая существовала только для красоты. Если смотреть издали, то она придавала кормовой части круизного лайнера более элегантную форму, так же как спойлер в спортивном автомобиле.

Доктор добрался до самого дальнего края левого борта кормы и перегнулся через поручни. Под ним бушевал Индийский океан. Направленные назад прожекторы освещали горы пены, которые оставлял позади себя круизный теплоход.

Собственно говоря, доктор хотел еще громко продекламировать какое-нибудь подходящее изречение, типа «Hasta la vista, Baby» («До встречи, детка») или «Буду готов, когда будете готовы вы», но ему в голову не приходило ничего веселого, поэтому, размахнувшись пошире, он молча бросил пакет с голенью спортсмена за борт.

«В теории это воспринималось в некотором смысле лучше», – подумал он, постепенно трезвея.

Ветер так громко свистел в его ушах, что он не мог слышать легкий всплеск, с которым голень упала в волны океана с высоты пятидесяти метров. Зато он четко услышал голос у себя за спиной:

– Что это вы здесь делаете?

Он быстро обернулся.

Особа, перепугавшая его до смерти, слава богу, не являлась взрослым сотрудником корабельной команды или службы безопасности, а оказалась всего лишь юной девочкой; не старше той малышки, которую он «обработал» вместе со всей ее семьей у западного побережья Африки два года тому назад. Она сидела, скрестив ноги, рядом с кондиционером или еще каким-то агрегатом. Доктор не разбирался в технике настолько же хорошо, насколько хорошо умел обращаться со скальпелем.

Он не заметил ее, девочка была совсем маленькой, а на палубе было довольно темно. Даже сейчас, когда доктор пристально всматривался в темноту, он мог видеть только смутные контуры ребенка.

– Я кормлю рыбок, – ответил он, радуясь тому, что ему удалось произнести это спокойным тоном, не обнаруживая охватившее его волнение. Девочка не представляла для него угрозы, но все же свидетели ему не нужны.

– Вам дурно? – спросила она. На ней была светлая юбка с темными колготками и спортивная куртка с капюшоном. Из предосторожности она надела красный спасательный жилет, такие жилеты лежали в шкафу в каждой каюте.

Славная девчушка.

– Нет, – ответил он и ухмыльнулся. – Мне хорошо. Как же тебя зовут?

Постепенно его глаза привыкли к темноте. У девочки были длинные волосы до плеч и немного оттопыренные уши, что ее совсем не портило. Наоборот. Он мог бы поспорить, что при свете дня в ней можно было бы рассмотреть привлекательную молодую женщину, в которую она однажды превратится.

– Меня зовут Анук Ламар.

– Анук? Это французское уменьшительное имя от Анны, верно?

Девочка улыбнулась.

– О, вы и это знаете?

– Я много чего знаю.

– Ах так! Тогда, может быть, вы знаете, почему я сижу здесь?

Ее дерзкий голосок звучал очень высоко, ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать ветер.

– Ты рисуешь море, – догадался доктор.

Она прижала к груди альбом для рисования и усмехнулась:

– Это было легко. Что вы еще знаете?

– Что тебе здесь нечего делать и давно пора быть в постели. Куда подевались твои родители?

Она вздохнула:

– Моего отца уже нет в живых. А где моя мать, я не знаю. По вечерам она часто оставляет меня одну в каюте.

– А там тебе скучно?

Девчушка кивнула.

– Она всегда возвращается очень поздно, и тогда от нее воняет. – Затем, понизив голос, она добавила: – Табаком. И вином. И она храпит.

Не выдержав, доктор рассмеялся:

– Иногда это случается с взрослыми.

Послушала бы ты, как храплю я. Он показал на ее альбом:

– Неужели ты смогла сегодня что-то нарисовать?

– Нет. – Она покачала головой. – Вчера были видны чудесные звезды, но сегодня все небо затянуто тучами.

– И сегодня к тому же холодно, – согласился с ней доктор. – Как ты считаешь, не пора ли нам поискать твою маму?

Анук пожала плечами. По ее виду было заметно, что она не очень обрадовалась, однако ответила:

– О’кей, почему бы и нет.

Она легко встала без помощи рук.

– Иногда она торчит в казино, – сказала девочка.

– О, это как нельзя кстати.

– Почему?

– Потому что я знаю короткий путь туда, – с улыбкой ответил доктор.

Он бросил последний взгляд через леерное ограждение на океан, который в этом месте был таким глубоким, что нога легкоатлета, возможно, еще не достигла дна. Потом он взял девочку за руку и повел ее к лестничной клетке, которую только что сам покинул.

Берлин

Дом, в котором должна была состояться смертельная вечеринка, выглядел точно так же, как домик, о котором они раньше мечтали. Стоящий в отдалении от других коттеджей, с красной черепичной крышей и большим садом за аккуратным забором из белого штакетника. По выходным они бы жарили мясо или сосиски на гриле, а летом поставили бы на лужайку надувной бассейн. Он пригласил бы друзей, и они болтали бы о работе, о причудах своих вторых половинок или просто лежали бы в шезлонгах под зонтиком и смотрели на резвящихся детей.

Они с Надей уже присмотрели себе такой домик, Тимми как раз только что пошел в школу. Четыре просторные комнаты, две ванные, камин. С оштукатуренными стенами кремового цвета и зелеными ставнями. Совсем недалеко отсюда, на границе между берлинскими районами Вестэнд и Шпандау, всего лишь в пяти минутах езды на велосипеде до начальной школы Вальдгрундшуле, где тогда преподавала Надя. Поблизости от спортивных площадок, где его сын мог бы играть в футбол. Или в теннис. Или заниматься каким-нибудь другим видом спорта.

Но тогда такой домик был им не по карману.

А сегодня уже не осталось никого, кто бы мог где-нибудь поселиться вместе с ним. Надя и Тимми были мертвы.

Как вскоре будет мертв и двенадцатилетний подросток в доме, за которым они сейчас наблюдали и который принадлежал некоему господину по имени Детлеф Прига, если они будут и дальше попусту терять время, сидя здесь в своем черном вэне.

– Ну все, я иду к ним, – сказал Мартин Шварц. Он сидел сзади, в лишенной окон задней части фургончика. Мартин бросил в пластиковое ведро для мусора одноразовый шприц, молокообразное содержимое которого он только что ввел себе в вену. Потом он встал и на мгновение задержался перед столиком с компьютером, на экране которого был виден внешний вид объекта полицейской операции. Его лицо отразилось в затемненных стеклах автомобиля. «Я выгляжу как наркоман, которого лишили очередной дозы», – подумал Мартин, и это было оскорблением. Для любого наркомана.

Он сильно похудел за последние годы, значительно сильнее, чем это можно было бы считать полезным для здоровья. Только его нос оставался таким же массивным, как и прежде. Здоровенный паяльник, который из поколения в поколение передавался всем мужчинам их рода и который его покойная жена находила очень сексуальным, что Мартин считал бесспорным доказательством того, что любовь действительно ослепляет. Вообще-то этот носяра придавал его лицу добродушное, вызывающее доверие выражение; время от времени незнакомые люди кивали ему на улице, лежавшие в коляске младенцы улыбались, когда он склонялся над ними (возможно, они принимали его за клоуна), а женщины иногда начинали откровенно флиртовать с ним даже в присутствии своих мужей.