Обмениваясь мнениями, лидеры двух стран с первых минут почувствовали ту же атмосферу взаимной приязни и доверия, что впервые сложилась между ними в 1955 году в Женеве. Казалось, «дух Женевы» возродился сейчас в Овальном кабинете Белого Дома.

— Я понимаю, — сказал Никита Сергеевич, — что вы, как президент, не имеете возможности единолично определять государственную политику. Вас ведут интересы государства, а они складываются из интересов корпораций, влиятельных групп, деятельности разных лоббистов. Поэтому я не рассчитываю на какой-либо значительный успех. (Дальнейший разговор — АИ)

Эйзенхауэр степенно наклонил голову:

— Да, определённые ограничения и рамки существуют. Я не могу единолично принимать судьбоносные решения и разворачивать на 180 градусов всю машину государственной политики. Однако, в Женеве и на Санторини нам с вами удавалось договориться и достичь важных политических результатов. Один только договор по «Открытому небу» фактически снял большую часть напряжённости в Европе. Если бы мы с вами ещё договорились по германскому вопросу...

— По германскому вопросу должны договариваться не мы с вами, а Аденауэр с Ульбрихтом и Гротеволем, — ответил Хрущёв. — Советский Союз уважает суверенитет Германской Демократической Республики. Только сами восточные немцы могут решить вопрос об объединении немецких государств и об условиях этого объединения. В то же время вы знаете, что и Англия, и Франция не в восторге от перспективы соседства с объединённой Германией, и мы, как страна, пострадавшая от нацизма, в данном вопросе с ними вполне солидарны.

— Но вы же понимаете, господин Первый секретарь, что Аденауэр никогда не договорится с Ульбрихтом и Гротеволем, — довольно желчно произнёс Эйзенхауэр.

— Значит, так тому и быть, — пожал плечами Хрущёв. — Другие страны не имеют права влезать в диалог между западными и восточными немцами. Немецкий вопрос должен решаться немцами на немецкой земле.

— Пока что там не во что влезать, — проворчал Айк. — Любые попытки наших дипломатов наладить диалог между немцами упираются в упрямство Ульбрихта и Гротеволя.

— То же самое могу сказать и об Аденауэре, — развёл руками Никита Сергеевич. — Старый хрыч вообще не желает обсуждать германский вопрос с нашими дипломатами. Да чёрт с ними, с немцами. Мы вообще можем законсервировать положение в Германии лет на пятьдесят — сто, если они сами не договорятся. Подпишем мирный договор с ГДР, и всё. А можем и без подписания формального договора обойтись. Мы с восточными немцами и без него успешно сотрудничаем.

— Подписание советской стороной сепаратного мирного договора только осложнит ситуацию, — покачал головой Эйзенхауэр. — Соединённые Штаты не могут допустить такого развития событий.

— Хорошо, — согласился Хрущёв. — Допустим, мы обещаем не форсировать подписание сепаратного мирного договора с ГДР, чтобы оставить хотя бы какой-то шанс на будущее объединение Германии. Но мы должны получить что-то взамен. Народы социалистических стран уже давно выдвинули общую формулу отношений между социалистическим и капиталистическим миром. Она очень проста: «Каждый должен сделать шаг навстречу».

— И какого шага вы ждёте от нас? — спросил президент.

— Свои предложения я обнародую во время выступления в Организации Объединённых Наций, — ответил Никита Сергеевич. — Они касаются разоружения. У нас есть серьёзные, совершенно конкретные предложения, и мы вынесем их на обсуждение мировой общественности. Если Соединённые Штаты с ними согласятся, это и будет вполне убедительный шаг навстречу.

— Я с удовольствием ознакомлюсь с вашими предложениями, — ответил Эйзенхауэр. — Буду с нетерпением ждать вашего выступления в ООН.

— Ждать придётся недолго, — улыбнулся Хрущёв.

— Я должен поблагодарить вас, господин Первый секретарь, за предоставленную информацию об Йеллоустоунском вулкане, — сказал президент. — Ваше предупреждение было очень кстати. Вероятно, оно позволило избежать многих жертв. У меня есть к вам предложение. Я предлагаю расширить сотрудничество в области предсказания землетрясений и извержений, а также в области разработки сейсмостойких строительных конструкций.

— Почему нет? — с ходу согласился Хрущёв. — Такое сотрудничество может быть полезно и вам, и нам, и многим другим странам, страдающим от землетрясений. Можем ещё подключить Италию, Японию и Индонезию. У нас с ними уже есть некоторые проекты в этой области. Участие такой высокоразвитой страны, как Соединённые Штаты, без сомнения, поднимет это сотрудничество на новый уровень.

— Тогда будем считать, что принципиально мы с вами по этому вопросу договорились, — улыбнулся президент.

— Пожалуй, — согласился Никита Сергеевич. — Я ещё хотел бы обратить ваше внимание на один аспект, который выявился в ходе совместного моделирования нашими и вашими учёными возможных последствий извержения в Йеллоустоуне.

— Какой аспект?

— При взрыве в атмосферу будет выброшено большое количество пепла и пыли. Получатся плотные облака, которые надолго закроют Солнце. Температура на планете быстро понизится. Наступит долгая и холодная зима.

— Да, мне говорили об этом наши специалисты, — припомнил Эйзенхауэр.

— Но они не говорили вам о другом. Примерно такие же последствия будут в результате возможного обмена ядерными ударами между СССР и США. В воздух будет поднято много пыли, которая будет не только радиоактивной. Она приведёт к такому же охлаждению планеты, как и извержение Йеллоустоуна, — пояснил Хрущёв. — Наши специалисты назвали это явление «ядерная зима».

Президент надолго замолчал.

«Не поверил», — подумал Никита Сергеевич.

— Я дам указание специалистам пересчитать наши данные и проверить выводы ваших учёных, — произнёс Эйзенхауэр. — Мои генералы постоянно уверяют меня, что атомная бомба — точно такая же бомба, как и обычная, только помощнее. Если то, что вы говорите — правда, то ситуация серьёзнее, чем они пытаются представить.

— Положение — серьёзнее некуда, — ответил Хрущёв. — Одна — две бомбы не вызовут катастрофического эффекта, это доказано испытаниями. Но одной бомбой ведь дело не ограничится — при ядерном конфликте в ход пойдет все, что есть в наличии. То есть сотни и тысячи бомб, в десятки раз мощнее хиросимской. С подачи генералов наши страны загоняют сами себя в ядерный тупик, из которого нет выхода. Потому я и настаиваю в своих выступлениях на необходимости разоружения.

— Мои генералы убеждают меня, что мы можем уничтожить вашу страну четыре или пять раз подряд, — сказал президент. — Но при таком раскладе выходит, что при этом мы уничтожим жизнь на всей планете.

В действительности, соотношение по ядерным зарядам у США и СССР в этот период было 17:1. Ситуация требовала отчаянных мер.

— Выходит, так, — подтвердил Никита Сергеевич. — Мы всё посчитали, и поняли, что нам столько зарядов не нужно. Чтобы уничтожить Америку один раз, имеющихся зарядов и средств доставки у нас хватит. А остальное вы сделаете сами. Мы-то умрём быстро. А вот американцы будут умирать медленно, на замерзающей радиоактивной планете. Поэтому мы не станем тратить деньги на достижение ядерного паритета с США, мы лучше пустим эти средства на повышение благосостояния нашего народа. Хоть последние дни люди поживут по-человечески...

В его голосе сквозила такая обречённость, что переводивший их разговор Виктор Михайлович Суходрев вздрогнул. Его американский коллега чувствовал себя не лучше.

Президента тоже проняло. Его лицо вытянулось, глаза изучающе смотрели на Первого секретаря ЦК.

— Я хочу вас предупредить ещё об одной опасности, — продолжал Хрущёв. — Ваши генералы часто рассуждают о возможности успешного обезглавливающего удара по Москве. Надеются, что, нейтрализовав наше руководство, они подавят волю русского народа к сопротивлению.

Эйзенхауэр замялся. Такие обсуждения в Комитете начальников штабов действительно были.