Чем ближе они приближались к скирдам, похожим на две высокие снежные горы, тем сильнее волновался Юдл Пискун. А ну как Грицко поставит молотилку к той скирде, которая плохо обмолочена? Она, правда, была чуть подальше второй, у самого склона балки, но кто знает… Только бы трактор повернул влево, к обмолоченной скирде, хоть возьми и подтолкни его плечом… Юдл наконец не выдержал и обратился к Эльке:

— Куда подъехать? У балки сильно дует. Может быть, сюда? — показал он влево. — А, как вы думаете?

— Да какая разница? Скорее только…

— Эй, Грицко, подавай сюда! — крикнул Юдл, заходя справа. — Сюда, сюда поворачивай!

Грицко на минуту задержал трактор, словно раздумывая.

— Сюда поворачивай! — подбежал к нему Юдл. — Товарищ уполномоченная велела… Не видишь, что ли, ветер с той стороны… Ну, скорей, чего ты мешкаешь!

Грицко повернул налево. Юдл облегченно вздохнул.

«Теперь она может молотить сколько влезет… Ничего, сегодня ей, кажется, будет не до ужина».

По пояс в снегу, колхозники расчистили площадку для молотьбы, установили трактор и натянули на молотилку ремень.

Элька работала вместе со всеми. Возбуждение ее все росло. Она отчетливо представляла себе, как сейчас посыплется пшеница и начнут наполняться мешки. Они привезут в хутор первые сани с хлебом, вдоль всей улицы повезут их, чтобы все видели… Эта мысль так захватила Эльку, что она не замечала, как сползают рукавицы и краснеют озябшие руки.

— Вы, может быть, отдохнете? — подбежал к ней Юдл. — Дайте мне лопату, дайте, я здесь очищу…

— Мешки не забыли? — спросила Элька.

— Что за вопрос? Раз вы сказали… Я все захватил.

— Нужно влезть на скирду. Кто со мной? — спросил Хонця.

— Я, — быстро отозвалась Элька.

— Нет уж, дочка, давай лучше я, — решительно возразил Калмен Зогот. — Тебе будет трудно.

— Ну, тогда я к барабану.

Взобраться на скирду было в самом деле нелегко. Пригнувшись, Хома уперся головой в скирду, Хонця встал к нему на плечи, и Калмен Зогот, кряхтя, полез по их спинам вверх. Ему подали вилы. Он всадил их в солому и подтянулся. Затем с его помощью поднялся и Хонця. Наверху ветер был еще сильнее. Еле удерживаясь на ногах, Калмен и Хонця сбросили снег со скирды и стали подавать солому к барабану.

Начали молотить.

Не прошло и десяти минут, как молотилка остановилась.

— Что случилось? — взволнованно крикнула Элька.

— Ничего… Зря молотим, — ответил Волкинд, словно радуясь. — Зерна и в помине нет.

Элька слезла с молотилки, подбежала к мешку и встряхнула его. Несмотря на мороз, ее даже в пот бросило. Мешок был пуст. На лице у Эльки появилось выражение такой растерянности, что всем стало как-то даже неловко.

— Ничего, — крикнул со скирды Хонця, — это ничего не доказывает! Снаружи солома сырая.

— Ну да, конечно, — поддержал Юдл. — Это ничего. Сейчас как посыплется — мешков не хватит.

Снова пустили машину, но Элька уже не полезла на молотилку, Она стояла возле мешка, настороженная, ждала, не покажется ли зерно. Но обмолотили уже пять-шесть арб, а в мешке набрался от силы килограмм пшеницы.

«Что же это такое? — спрашивала себя Элька. — Неужели действительно ничего нет?»

— Послушайте, — умоляюще посмотрела она на Юдла Пискуна, — солому, которая лежит на колхозном дворе, ведь брали отсюда?

— А как же! Откуда же еще? Вон видите, снизу бок подрыт.

— Что же это значит? Может… может, помолотим еще? — Голос у Эльки дрогнул, казалось, вот-вот она расплачется.

— Черт его знает… — Юдл дул на замерзшие пальцы. — Мы ведь ничего не теряем, давайте еще немного поработаем.

— Да бросьте вы, в самом деле! — раздраженно сказал Волкинд. — Я ведь вам говорил, что никакого зерна мы не найдем!

Хонця и Калмен Зогот не отзывались. Молчали и остальные колхозники. Словно жалея Эльку или в самом деле надеясь выжать из скирды зерно, Хома стал быстрее подавать солому к барабану. Через некоторое время проверили мешок. Зерна не прибавилось. Молотилка остановилась. Колхозники, как по уговору, бросили работу.

— Шабаш! — Микита Друян воткнул вилы в солому. — Нечего зря надрываться!

— Почему зря? — с деланной серьезностью сказал Шия Кукуй. — С полфунта намолотили — и то хлеб.

— Весь колхоз накормим…

— Скажи жене, чтоб скорей замесила сдобные лепешки…

— Тише вы! Хватит шуточки шутить! — крикнул Калмен Зогот, слезая со скирды.

Вслед за ним соскользнул в снег Хонця. У обоих были красные, горящие лица. Вскоре по широкой, проложенной в сугробе дороге трактор потянул молотилку обратно в хутор. За молотилкой гуськом плелись колхозники, усталые, продрогшие, угрюмые.

Элька по пути домой незаметно отстала. На душе у нее было тяжело. Она не могла простить себе, что в такой мороз потащила людей в степь. Надо было послушаться Хонцю, выйти сперва в разведку вчетвером, не тащить молотилку, не будоражить хутор. Что теперь будут говорить о ней? В каждой хате уже, наверно, обсуждают ее глупую затею, смеются над ней, ругают. А главное — по заслугам. Когда наконец она научится действовать осмотрительно? Вот и Микола Степанович предупреждал: «Не действуй с кондачка, раньше подумай, посоветуйся с людьми». Нет, она, как всегда, пошла напролом. Ах, как стыдно перед Калменом, перед всеми колхозниками, которые зря намерзлись, и особенно перед Волкиндом! Теперь она видит, что он был прав! Все были правы, только не она. Как ей теперь хотелось облегчить перед кем-нибудь душу!

Вдруг Элька услышала за собой стремительный скрип полозьев. Она оглянулась — по хуторской улице, разбрасывая снег, мчались сани. Элька узнала старшего агронома и бросилась к нему. Синяков остановил лошадей.

— Как хорошо, что вы приехали! Если бы вы знали… Ах, вы уже знаете?…

— Да, слышал. Сейчас вот колхозников повстречал. Жалко, жалко! Но я ведь предупреждал… Послушайте, вы совсем замерзли! — Синяков выскочил из саней и подошел к Эльке.

— Это-то пустяки, — девушка хлопала озябшими руками по задубевшему полушубку, — но люди… Простить себе не могу.

— Ну, конечно, неприятно… Они, разумеется, недовольны. Но не принимайте это так близко к сердцу. И во всяком случае, сейчас надо немедленно идти в хату. Вы простудитесь…

— Мне сейчас все равно.

— Ну что вы, что за настроение! Случаются вещи похуже. — Синяков вдруг поймал Элькины руки и крепко потер их, неодобрительно качая головой.

Девушка на минуту смутилась, потом, благодарно улыбнувшись, высвободила руки.

— Вы куда-нибудь торопитесь? — нерешительно спросила она.

— Как раз хотел напроситься к вам в гости. Посидим, вы согреетесь, а там, может, что-нибудь придумаем вместе…

— Да, да, — быстро проговорила Элька. Ей сейчас было так одиноко и грустно, что, кажется, будь на месте этого симпатичного агронома Юдл Пискун, она и его зазвала бы к себе в хату.

Синяков велел вознице отвести лошадей на колхозный двор, а сам пошел за Элькой.

В маленькой, низкой комнатке было темнее, чем на улице. Красными, набухшими пальцами Элька с трудом развязала платок, сбросила с себя полушубок, потом отыскала на окне лампу, зажгла ее и только тогда заметила, что Синяков все еще стоит у двери.

— Почему вы не входите? — спросила она.

— Боюсь наследить, — любезно ответил Синяков.

— Ничего, уберу. Вы раздевайтесь.

— Ну вот, из-за меня столько хлопот! — Он взял веник и аккуратно смел снег с сапог.

— Ух, как я замерзла! — Элька прижалась к печке, как бы желая обнять ее. — Вы представляете, с самого утра в степи. И впустую… Ведь это была единственная наша надежда… Не знаю, что теперь делать?…

— Что вы можете сделать? Вам-то, во всяком случае, не в чем себя упрекнуть.

— Ах, да разве в этом дело! Вы скажите, как быть с колхозниками… Положение-то ужасное!

— Уверяю вас, положение совсем не такое ужасное, как вам кажется, — осторожно сказал Синяков, усаживаясь на табурет и подвигаясь к печке. «Прежде всего надо ее успокоить». — Вы, видно, плохо знаете эту публику. Вы в самом деле думаете, что у них ничего нет? Наивное дитя! Весь хлеб у них. Мужики народ хитрый. Сами растащили его при молотьбе, а теперь жалуются.