Зелда лежала на старой кушетке.

— Так скоро, Шефтл? Уже напоил?

— Я не ходил к ставку, — пробормотал он и подошел к низкому оконцу.

«Значит, приехала…» А он даже не знал… Шефтл и хотел этой встречи, и боялся ее.

— Что ты там увидел, Шефтл? — расслабленным голосом спросила Зелда. — Поди сюда. Посиди возле меня.,

Он ничего не ответил.

— Может, принесешь немного соломы, я затоплю. Печь совсем остыла…

Шефтл не обернулся. У Зелды слезы выступили на глазах. Она встала, взяла мешок и, еле волоча ноги, вышла из дома.

Шефтл даже не слышал, как хлопнула дверь. Он прильнул к окну. «Она… Элька… ее походка… Куда же она идет? Может быть, сюда, ко мне? Кто это с ней? Кажется, Хома Траскун и Калмен Зогот…»

Вот Элька поравнялась с его хатой. Ему казалось, что он даже слышит, как скрипит снег под ее ногами.

«Элька…» Он не сводил с нее глаз, все еще не веря, что это она, та Элька, которая тогда, летом, была здесь…

— Шефтл, ты все еще смотришь в окно? Что там такое? — тихо спросила Зелда, бросив у печи охапку соломы.

— Ничего, — глухо отозвался Шефтл.

Он заметил, что Элька чуть замедлила шаг, оглянулась на его двор, а потом пошла быстрее, размахивая руками, и о чем-то оживленно заговорила.

Элька вернулась вечером в свою еще не обжитую комнату, которую ей отвели в бывшем доме Симхи Березина, зажгла лампу, висевшую на гвозде, вбитом в закопченную стену, и прилегла на топчане. Уже третий день она на хуторе, говорила со многими колхозниками, а толку пока не добилась. Вот сегодня часа два просидела она в хате Шии Кукуя,

— Зарезал нас председатель, — сокрушался Шия, — силу отнял. По двести граммов на трудом заработанный день преподнес. Вот и живи как хочешь, корми семью…

— Да, на эти граммы далеко не уедешь. — Элька невесело усмехнулась. — Что же у вас стряслось, не пойму. Куда девался хлеб?

— Об этом спроси у него, у нашего председателя, а еще лучше — у Пискуна.

— А вы почему не знаете? Это же ваш колхоз, вы здесь хозяева.

— Хозяева? — Шия Кукуй махнул рукой.

— Мы тебе должны спасибо сказать. — Кукуиха с откровенной злобой посмотрела на Эльку. — Я помню, какую песню ты пела, райскую жизнь сулила. Вот тебе и рай, будь он трижды неладен…

— Ну, ты, помалкивай! — прикрикнул на нее Шия Кукуй. Ему, видно, было неловко перед Элькой. — Это не твое, бабье, дело…

— Как это не мое дело? — Кукуиха накинулась на мужа. — Когда работать — так это мое дело…

— При чем тут она? — Шия кивнул на Эльку. — Давайте нам такого председателя, как в Веселом Куте, и у нас жизнь будет… Да и в Бурьяновке найдутся люди… Возьми Хонцю. У него Юдл не командовал бы…

Элька порадовалась, что и Додя Бурлак, и Трианда-лис, и вот Шия Кукуй так хорошо отзываются о Хонце, Из всех этих разговоров Элька уяснила себе пока только одно: Волкинд, человек, должно быть, честный, не смог сработаться с людьми, и в колхозе бестолковщина. Но все-таки куда девался хлеб, тысячи пудов зерна, которые, по ее подсчетам, должны были получить колхозники?

Микола Степанович предупреждал ее, что в нескольких колхозах очень плохи дела, а в Бурьяновке хуже, чем где-либо. Поэтому райком послал ее сюда. «Ты народ знаешь, и тебя знают. Тебе легче будет все болячки выявить. Хлеб там должен быть… Мы снизили хлебопоставки, чтобы трудодень у них был весомый, с хлебом, а они пробавляются картошкой».

И вот Элька здесь уже несколько дней и пока ничего не добилась. Просмотрела все записи, шпаргалки, обошла колхозное хозяйство, — амбары, конюшни, клуни, толковала и с Волкиндом и с членами правления.

«Может, Волкинд прав, — думала Элька, — и колос действительно здесь был тощий?… Ну, конечно, чего зря голову ломать! — издевалась она над собой. — Остается еще написать в райком докладную и… спокойненько укатить. А колхозники? Как хотят?… Нет, Элька, не этому партия тебя учит».

Она встала с топчана, прикрутила коптивший фитиль, оглядела комнату — надо все-таки привести ее в порядок, побелить стены хотя бы. С каким волнением она ехала в Бурьяновку, в ту самую Бурьяновку, где тогда все бурлило! В комнезаме, у загона, спорили, шумели, шутили. А сейчас все утихло, люди замкнулись в себе, сидят по хатам…

Элька подошла к запорошенному оконцу, дунула на него. На заснеженной улице никого не было видно. Напротив, немного в стороне, светился бледный огонек. Кажется, это его хата, Шефтла. Где же он? Почему он нигде не показывается? Ведь знает, что она здесь. И никто о Шефтле словом не обмолвится, словно его и на хуторе нет.

Элька прижалась лицом к холодному стеклу. Кажется, неподалеку отсюда жил Онуфрий Омельченко… Что-то и Зелды не видно. Может, уехала учиться? Бедняжка, такое страшное несчастье… Но кто, кто мог поднять руку на этого тихого, безобидного человека? И убийца, может, притаился где-то здесь, рядом с нами… А история с Хонцей? Тоже ведь дело нечистое. Кому-то Хонця мешал, и вот ловко подстроили недостачу в амбаре. Письмо то было очень даже подозрительным. Микола Степанович показывал Эльке это письмо, где восхвалялся Оксман… Но она, Элька, тоже хороша, до сих пор не навестила жену Хонци. Со дня на день откладывала. Что-то нужно, видно, преодолеть ей в себе — то ли старую обиду, то ли боязнь, что Рая плохо примет ее.

Девушка стала одеваться и тут же решила, что зайдет по дороге и к Шефтлу. Ведь он спас ей жизнь. Она даже обязана зайти к нему и его матери… Элька сразу повеселела, точно освободилась от чего-то, что угнетало ее.

Занесенный снегом хутор весь серебрился под луной. Было морозно и тихо. Кое-где в мазанках, далеко отстоявших друг от друга, пробивался свет. Элька издали различила двор Шефтла. Там еще тоже светился огонек. Из низкой трубы валил густой дым, — видно, топили сырым бурьяном. Элька замедлила шаг.

Вон в этой хате, где теперь колхозный склад, был комнезам. Она иногда ночевала там, и Шефтл приходил к ее окну. Он приносил ей подсолнухи с собственного огорода. Здесь, около амбара, должен быть загон. Элька вспомнила, как она тут честила Шефтла перед всем народом, а он смотрел на нее своими смородиново-черными глазами, словно большое дитя, которое ни за что ни про что обидели. А вот и фруктовый сад… Все теперь покрыто снегом, все выглядит совсем иначе.

Неподалеку от двора Шефтла Эльку остановил Риклис.

— Что же это вы обижаете меня, товарищ уполномоченная? — Он покачал головой, повязанной поверх заячьей шапки жениным платком. — Ко всем заходите, я знаю, а моей хатой брезгуете. За что, спрашивается? Я свое здоровье тут, в колхозе, потерял, а вы даже не хотите посмотреть, как Риклис живет и вообще живет ли он на свете. Может быть, уже с голоду подох. При таком председателе сам в могилу попросишься…

Элька попыталась было вставить слово, но Риклис пренебрежительно махнул рукой, — не мешайте, мол, — и продолжал свое:

— У этого лодыря Бурлака вы были, даже у Шии Кукуя, что женины нижние юбки стирает, посидели. А что они понимают? Риклиса спросите — он вам скажет, все выложит. Я всю их подноготную знаю. Я вам расскажу про них такое, чего они сами не знают…

Элька рассмеялась.

— Я к вам приду, обязательно приду, товарищ Риклис. Завтра утром.

— А почему не сейчас? Времени нет? Для Риклиса ни у кого времени не находится… Куда вы спешите? — Он кивнул на двор Шефтла. — К нему? К молодожену? Не советую. Он уже дрыхнет со своей молодухой… Вот хитрюга! Сам в колхоз не пошел, да еще Зелду, самую красивую девушку, из колхоза забрал. А свадьбу не устроил. Скорее подавится, чем чаркой угостит… Ну, вы меня тут задержали. Я, кажется, себе ухо отморозил, балакая с вами. А завтра я уж лучше сам к вам приду.

Чайку вместе попьем, дома все одно сахару нет, а у вас небось и варенье найдется.

Переваливаясь с ноги на ногу, Риклис пошел своей дорогой.

Элька потуже завязала платок. Теперь она поняла, почему при ней никто не заговаривал о Шефтле.

Девушка помедлила, потом быстрыми шагами, чуть ли не бегом, миновала двор Шефтла и пошла низом к Хонциной мазанке, чуть видневшейся из-за высоких сугробов.