«Но ведь это хорошо, — подосадовал на себя Коплдунер. — Девушка должка быть гордой. И она правильно поступила, что ушла». Еще умнее она поступит, если теперь и разговаривать с ним не захочет. Так ему и надо.

Неподалеку от картофельных огородов он нагнал нескольких колхозников.

— Коплдунер, куда это тебя несет? — спросил его Микита Друян.

— Не трогай его, пусть бежит, — подмигнул Калмен Зогот. — Даже солнце вечером скрывается. А где? Должно быть, у девушки.

Колхозники рассмеялись. Они пошли прямо по дороге, мимо сада, Коплдунер зашагал огородами.

В бывшем доме Симхи Березина, где теперь жила Настя, ее не было. Видно, даже не заходила к себе.

Коплдунер постоял во дворе, вглядываясь в темноту. За палисадником послышались голоса. Кажется, Настя! Никогда еще он так не радовался ей. Он обошел палисадник и хотел обнять Настю сзади, как вдруг увидел, что это вовсе не она, а Зелда. Держа в каждой руке по кувшину, она что-то кричала Шефтлу, который стоял на другой стороне канавы, у своего огороженного двора. Увидев Коплдунера, Зелда смутилась и, не оглядываясь больше на Шефтла, пошла дорожкой вверх.

«Славная девушка. Но что у нее за дела с Шефтлом, с этим подкулачником?»

Коплдунер не первый раз видел их вместе. Зачем это она?…

— Зелда! — позвал Коплдунер.

— Что? — Девушка обернулась.

— Ничего… Я думал… Настю не встречала?

— Настю? Я ее только что видела у Зоготихи.

— У Зоготихи? — переспросил он. — А с кем ты здесь стояла?

— А что?

— Ничего… а только… тебе подумать надо…

— О чем? — Зелда смущенно засмеялась и, размахивая кувшинами, побежала к себе.

У двора Зоготов Геня-Рива сгоняла утят, плававших в канаве.

— Не видел моего Шлойме-Калмена? — крикнула она через всю улицу. — Где это он запропастился? Не обедал даже. Дернула меня нелегкая сказать ему о письме…

Коплдунер подошел к ней.

— О каком письме вы говорите? — Да сегодня пришло.

— Что за письмо?

— Откуда я знаю, что за письмо? Для колхоза, сказал. А что, он вам не показывал?

— Нет, ничего не показывал.

— А был он на току? — с тревогой спросила Геня-Рива.

— Конечно, был.

— Ой, лихо мне! Боюсь, здесь что-то неладно… Недаром он и обедать не захотел. Куда это он пропал?

— Не волнуйтесь, вот он идет… Настя была у вас?

— Была. Пошла в правление… Где это ты пропадал? — напустилась Геня-Рива на мужа. — Не ел, не пил… Ой, горе, вся кровь во мне перекипела!

— Да тише ты, не галди! — И Калмен Зогот пошел к дому.

— С вас магарыч, Калмен, — шутливо сказал Коплдунер. — Видно, большим человеком стали, письма получаете?

— А кто сказал, что я получаю письма?

— Да ваша Геня-Рива говорит.

— Много она знает… Ты ее больше слушай…

— Как это так? Я ведь сама держала его в руках, это письмо! — раскричалась Геня-Рива.

— Ну и что же? Я ведь говорю, письмо от знакомого… от моего знакомого.

— Ты же сказал, что это не тебе письмо, а в колхоз!

— Не путайся не в свое дело. Иди лучше приготовь мне поесть.

— Почему это не мое дело? Человек раз в жизни получил письмо и боится показать его жене! Что у тебя за секреты появились на старости лет?

— Ну, хватит! Надоело! Но Геня-Рива не унималась:

— Зачем ты обманул меня, сказал, будто письмо не тебе, а в колхоз?

— Ну, и в самом деле в колхоз. Отстань! — сердито оборвал ее Калмен.

— Если в колхоз, так почему ты его никому не показал?

— Покажу еще, успею.

— Ну, расскажите наконец, Калмен, что у вас тут стряслось?

— Баба остается бабой, — с досадой ответил Зогот. — Ну что тут рассказывать? Письмо получил. — Он отвел Коплдунера в сторону. — С тобой я могу поделиться… Видишь ли, никогда в жизни я не был доносчиком…

— Ну и что же? Ничего не понимаю. — Коплдунер с любопытством смотрел на него.

— А тут и понимать нечего. Как-нибудь в другой раз… — Калмен вдруг осекся. — Письмо получил от знакомого. Да зачем говорить женщине? Не хочу, чтобы она знала…

— От какого знакомого?

— А тебе какое дело? Ты его все равно не знаешь…

Ну ладно, иди в правление, я, может, приду. — Тяжелыми шагами Калмен Зогот пошел к хате.

«Скрывает что-то старик».

Коплдунер с минуту еще постоял, глядя ему вслед, а затем пошел вверх по улице, к колхозному двору.

Микола Степанович стоял с Хонцей у мокрого загона и нетерпеливо поглядывал на шофера, который хлопотал у машины. Ему надо было непременно поспеть на партийное собрание в МТС.

— Что ни говори, а на мне все еще пятно! Вот уже год прошел, а я не могу от него избавиться! — горячился Хонця.

— Ну чего ты волнуешься? — пытался успокоить его Иващенко. — Ты ведь больной человек, доведешь себя до нового припадка. Может, тебе лучше перейти на работу в МТС? Там легче будет.

— Нет, я отсюда никуда не уйду. Я не успокоюсь, пока не смою с себя пятно. Я все раскопаю… Юдл стал здесь хозяином. Юдл Пискун…

И Миколе Степановичу Пискун был не по душе, хотя ничего плохого он не мог бы о нем сказать. Может, лицо Пискуна с его бегающими глазками внушало ему антипатию, может, душа подхалима, которая угадывалась в его постоянной готовности услужить, в его благоговейном внимании к каждому слову начальства. Микола Степанович спросил как-то Волкинда о нем. «Лучшего завхоза и пожелать нельзя, — ответил Волкинд. — Горит на работе. Ни дня ни ночи не знает… Конечно, человека без недостатков на всем свете не сыщешь. Суетлив немного, покрикивать любит, есть такой грех. За это его и недолюбливают у нас. Зато я на него всегда могу положиться. Этот не подведет. Если обещал что-нибудь сделать, так уж сделает, хоть бы весь мир перевернулся»,

— А что ты можешь сказать о Пискуне?

— Был торгашом, им и остался, — резко ответил Миколе Степановичу Хонця. — Не наш он, и я это докажу… Ну, я тебе, наверно, надоел своим нытьем? — Хонця махнул рукой, резко повернулся и пошел вверх по улице.

Иващенко задумчиво посмотрел ему вслед. «Психует мужик. Надо что-нибудь придумать. Может, послать его лечиться?»

От подернутых синевой вишневых палисадников, от огородов, от сырой степи веяло прохладой.

Мимо фруктового сада пронеслась бедарка и повернула на середину улицы. Волкинд в своих огромных сапогах неловко прыгнул через колесо, поправил сбрую на лошади и с кнутом в руке пошел прямо к секретарю райкома.

— Ну, чем порадуешь? — встретил его Иващенко. — Говорят, ты уже рассчитался с колхозниками?

Волкинд достал из кармана промокшего брезентового плаща кисет с махоркой и начал медленно скручивать цигарку.

— Если бы пшеница росла в мешках, я давно рассчитался бы, — наконец отозвался он.

— Расти у тебя пшеница в мешках, ты тоже не рассчитался бы, не смог бы уберечь ее от дождя. — Иващенко помрачнел. — Почему ты до сих пор ничего не дал колхозникам? Это ведь первый урожай, который они снимают сообща, первый колхозный урожай. Ты понимаешь, что это значит? В Веселом Куте уже получили аванс.

— За Веселым Кутом нам не угнаться. Старый колхоз. Они еще три года назад построили конюшню на сто голов, а я только начинаю… Через несколько дней мы тоже выдадим хлеб колхозникам, но, конечно, поменьше, чем в Веселом Куте. Куда нам! Мы еще с МТС не рассчитались.

— Что же ты тянешь с молотьбой? Ой, Волкинд, боюсь, придется поставить о тебе вопрос на бюро. Скрипишь ты как несмазанная телега. Дай мне лошадь. Пока приведут в порядок машину, съезжу-ка я на ток, посмотрю.

Юдл Пискун вертелся у машины и украдкой бросал тревожные взгляды на секретаря. Чего этот Иващенко заявился сюда в такую скверную погоду? Не из-за него ли это, из-за Юдла? Пискун не раз замечал, что секретарь смотрит на него с недоверием. Может, что-то пронюхал?…

— Эй, Юдл! — крикнул Волкинд. Пискун подбежал к нему.

— Оседлай буланого, — хмуро распорядился Волкинд. — Микола Степанович хочет съездить на ток.