„Должно быть, сегодня кончают… — Хонця поскреб свою жесткую щетину. — Постой-ка, — сообразил он вдруг, — а ведь там, под Жорницкой горкой, лежит Оксманов незасеянный клин…“

Подогретый новой мыслью, он пошел еще быстрее. Хорошим подспорьем для колхоза будет этот клин!

Чем ближе к Бурьяновке, тем земля становилась влажнее, в канавах стояла вода, и на дороге кое-где попадались лужи, не высохшие после предутреннего дождя.

Хонця оглядел свои ноги, облепленные глиной, и решил забежать домой — помыться и перекусить.

Не прошло и нескольких минут, как он выскочил из хаты, ругаясь и размахивая руками, — вслед ему из сеней несся пронзительный голос жены. Хонця обернулся, погрозил кулаком и, как был, грязный, голодный, пустился к красному уголку.

В красном уголке было сильно накурено. Тут уже Добрый час сидели Хома Траскун, Триандалис и Шия Кукуй, посасывая толстенные цигарки и пуская из ноздрей густой махорочный дым.

— Что-то долго он, Хонця, — сказал Хома, выглянув в окно.

— И ее, видишь, нет… В сельсовете она, что ли?

— Да, заварила кашу Хонцина баба… Нашла тоже, за кого бояться. К такому мерину и старая кобыла в стойло не заглянет. Гм…

Они смолкли. Мимо окна быстрыми шагами прошла Элька. Войдя в комнату, она сухо поздоровалась, положила в ящик стола какую-то бумажку и отвернулась к окну.

Хома проглотил словечко, вертевшееся у него на языке. Он приготовился было встретить Эльку шуткой, но, увидев ее опухшие глаза, осекся. Все молчали. Эльке тоже не хотелось говорить.

С утра она действительно отправилась в Санжаровский сельсовет — без особой надобности, просто так, лишь бы уйти из хутора, — и потом полдня бродила одна в степи, поверяя ветру свою девичью обиду.

Шумно распахнулась дверь, и вошел Хонця. Тяжело дыша, он быстро окинул взглядом собравшихся, увидел Эльку и улыбнулся во весь рот.

— Кажется, все живы?

— Хонця! Ну?

— Есть, есть!

— Не может быть! — вскочил Триандалис.

— Честное слово! — И Хонця с необычной для него лихостью хлопнул Триандалиса по плечу.

— Так где же он? — закричали все в один голос.

— Говорю — есть, значит есть. — Хонця сдвинул кепку на затылок. — Я их там взял в оборот: как-никак свои ребята. Я им говорю: „Вместе кровь проливали, старост и бандитов колошматили, а теперь, говорю, вам, черт бы вас подрал, хорошо, а на нашем горбу все еще кулак сидит, Оксман, говорю…“

— Ты не томи. Где трактор? — взмолился Шия Кукуй.

— Погоди, дай досказать… „Так вот, говорю, погонять его у нас будет пока что она, Элька…“ Ну, тут они все заорали: „Верните Эльку!“ — „Нет! — говорю. — Что нет, то нет…“ — Хонця искоса поглядел на Эльку, заметил ее осунувшееся лицо и чуть нахмурился. — Ну, словом, трактор есть. Они уже согласовали с МТС. Завтра же и отправляйся за ним, Элька, ладно? — Последние слова он выговорил мягко, просительно, боясь, как бы Элька не подумала, что он распоряжается ею.

— Теперь дело пойдет! — Хома Траскун довольно потирал руки.

— Мы с которого поля начнем, а? — хрипло спросил Шия Кукуй.

Хонця усмехнулся.

— Небось со своего хотел бы?

— Да я ничего, я так спросил, — оправдывался Шия. — Просто, думаю, надо знать…

Хома с шумом встал со скамьи.

— Вот что! По такому случаю и стаканчик опрокинуть не грех. Пошли ко мне!

Все поднялись.

— Значит, Хонця, можно приниматься за дело? — спросил Триандалис.

— Не можно, а нужно, — ответил Хонця. — Сегодня же надо собрать инвентарь.

Когда все, кроме Хонци, ушли, Элька села за стол, достала из ящика бумажку и протянула Хонце.

— Это тебе. В Санжаровке получила. Хонця несколько раз перечитал бумажку.

— Вызывают в райком… Гм… И надо же, именно теперь! Что это им приспичило в такое время?

— Не знаешь, зачем? — спросила Элька.

— Не знаю, не знаю… — Хонця задумчиво тер кулаком колючий подбородок. Вдруг он оживился: — Послушай, что я надумал. Под Жорницкой горкой пустует клин, Оксман его в аренду брал…

— Да, я уж и сама думала, когда смотрела план. Давай возьмем этот клин под озимые.

Элька отвечала деловитым тоном, но чувствовалось, что она не в своей тарелке. Будто не замечая этого, Хонця продолжал:

— И второе дело. Как ты решила с Пискуном? Может, сегодня ночью? Жаль, меня не будет. Кого ты думаешь взять с собой?

— Ну? Кого?

— По-моему, Коплдунера. Боевой парень. И знаешь что, возьми Матуса. Пускай он посмотрит своими глазами… Да ну, держи нос выше! — сказал он вдруг с ворчливой лаской.

Элька подняла на него глаза.

— Так ты слыхал? — тихо спросила она. Хонця сердито кивнул головой.

— Как это она могла?… Да нет, наверно, она не сама, ее кто-нибудь надоумил. Надо узнать… И я тебя очень прошу, чтобы больше такого не было. Сам понимаешь, как это девушке…

— А, чепуха! От сплетни бабой не станешь! Плюнь! Вот откуда оно идет, это-то надо, это да… Не беспокойся, дознаемся… Ну, я пошел, а то поздно. Думаю, завтра вернусь. Ты слышишь меня?

— Хорошо, — ответила Элька, продолжая думать о чем-то своем.

Перевод Т. Лурье-Грибовой

По Бурьяновке пронеслась весть, будто Хонця вернулся из Ковалевска с трактором.

Симха Березин, пробираясь задворками, ходил из хаты в хату и втихомолку рассказывал хуторянам о бумаге, которая пришла из райкома. Каждого он уверял, что рассказывает только ему одному, упаси бог передать еще кому-нибудь.

— Поймали-таки вора за руку, — ухмылялся он в бороду. — Надо же, такая уйма хлеба пропала из амбара! Вот оно как, живешь и не знаешь, что у тебя под носом делается. Ведь ворьё, сплошное ворьё! Да, весело будет…

На самом деле Симхе было совсем не весело. Он прямо позеленел, когда услышал о тракторе. Никак он этого не ждал. С чего бы это украинскому колхозу разоряться ради Бурьяновки?… А тут еще весь хутор узнал, что Хонця ночью был в Ковалевске и напрасно его жена накинулась на Эльку.

— Ну, и что? — отвечал он, выщипывая волоски из своей волнистой, окладистой бороды. — Не с Хонцей, так с другим. Ей лишь бы мужик, видно птицу по полету…

Но про себя он люто досадовал. Бегая по дворам, он лихорадочно обдумывал, что бы сейчас предпринять. Надо что-то делать, пока не поздно. Как назло, Оксман куда-то подевался. Где это его носит?

Триандалис с грохотом и скрипом тащил со своего двора старую жатку, опоясавшись веревочными шлеями, тянул, чуть не припадая грудью к земле.

— Запряги жеребца!

— Поднатужься, Димитриос, назад легче будет! — поддразнивали соседи.

Старенькая жатка немилосердно скрипела заржавевшими колесами, все ее разболтанные части дребезжали.

Янис, сын Димитриоса, член совета пионерского отряда, толкал мотовило. Позади, у горбыля, подпиравшего осевшую степу, стояла заплаканная жена.

— Ой, и попадет ему от нее! — злорадствовали женщины.

— Она в него вчера бураком запустила. Ей-богу, сама видела…

По всему хутору стоял шум, ржали кони, лаяли во дворах собаки. Из двора Хомы Траскуна пионеры выволокли несколько колес и с криком покатили их к красному уголку.

Солнце уже почти село. На дорогу упали длинные тени деревьев, чуть слышно шелестела листва.

По тенистой тропинке, держа в руке косынку, шла к красному уголку Элька. Зеленое платье, плотно облегавшее ее ладное тело, сбивалось на ходу, мелькали крепкие, круглые колени.

Шефтл увидел ее из-за плетня и нерешительно направился к калитке.

Но Элька прошла мимо, даже не оглянулась. Может, она его не заметила, а может, притворилась, что не замечает.

Шефтл растерянно смотрел ей вслед, стоял и ждал, не оглянется ли. Элька шла, помахивая косынкой: видно было, как играет под платьем ее тело. Шефтл не сводил загоревшегося взгляда с ее крепких обнаженных ног.

„Силой Двойре не уступит…“ Ему вспомнилась девушка из соседнего хутора, которая прошлым летом всю жатву батрачила у Симхи Березина. Она часто наведывалась к нему в клуню, и ему было с ней хорошо, но, когда она уходила, он забывал о ней. А вот к Эльке у него совсем другое. Он бы сам не подумал, что так может быть.