Он взглянул на неё.
- Иди к черту.
Было уже поздно, когда он выключил свет. В коридоре, ведущем к главному входу, он встретил Келли.
- Тяжелый день, доктор Дарин?
Он кивнул. Её ладонь на долю секунды коснулась его руки.
- Спокойной ночи, - сказала она, поворачивая к себе.
Он некоторое время смотрел на закрытую дверь, потом наконец вышел наружу и направился к машине. Леа, конечно, бесится, что он не позвонил. Вероятно, не скажет ни слова до тех пор, пока не станут ложиться спать, и только тогда зальёт потоком слёз и обвинений. Он уже сейчас мог предсказать, когда эти слёзы и обвинения достигнут цели: когда тело Келли будет ещё живым воспоминанием, когда её слова ещё будут звучать в его ушах. И тогда он начнёт лгать, не от желания, чтобы Леа ничего не знала, а потому, что именно этого она будет от него ждать. Она не знала бы, что делать с правдой. Правда окружила бы её до такой степени, что она могла бы попытаться освободиться неудачным самоубийством - в сущности, криком отчаяния; - желая обратить на себя внимание, и этот жест связал бы его с нею слезливыми, неразрывными узами. О нет, он, конечно, солжёт, она будет отлично знать об этом, и оба будут жить, как прежде. Он запустил двигатель, и машина принялась поглощать ждущие его двадцать километров. Интересно, где может жить Келли, что стало бы со Стю, узнай он об этом? Как повлияет на его работу, если однажды Келли станет невыносимой? Он пожал плечами. Зашитые Куколки никогда не становятся невыносимыми. Они не запрограммированы на такое.
Леа, одетая лишь в прозрачный халатик, с распущенными волосами встретила его на пороге. Её тело влетело в его объятия, так что больше ему не нужна стала Келли. К тому же он был первым шафером на свадьбе Стю и Келли.
- Ты довольна? - обратился он к Рей, но она не ответила. Возможно, на этот раз она ушла окончательно.
Он остановил машину перед своим домом, в котором не было ни огонька, и, прежде чем выйти, на мгновенье опёрся лбом о руль. Если даже не окончательно, то, по крайней мере, ненадолго. Он надеялся, что она не вернётся к нему долго, очень долго.
