Но, пожалуй, пора проявить инициативу.

Подскочила к коляске:

– Сейчас помогу!

И метнулась вперёд, одновременно доставая свисток.

Лошади, как и собаки, улавливают звуки в ином диапазоне, чем человек. Наших коней с жеребячьего возраста дрессировали не только слушаться вожжей и команд, поданных голосом, но и свиста. Сигналов был всего десяток: разные аллюры, остановка, повороты, но я обучалась нужному тону и темпу почти три года – сложно воспроизвести что-то, чего сам не слышишь, а только щёки дуешь.

Кусака, услышав знакомую трель, немедленно встал как вкопанный. Фарш сдался не сразу – пришлось потянуть за удила и закрыть собой обзор, пока Верна резво утягивала хлопающую крыльями птицу назад в переулок.

Ну вот, кони успокоились, коляска цела… ну, почти цела… А сейчас, пока помятый, потирающий плечо кучер забирается назад на облучок, проверим, удалась ли операция «Гусь лапчатый».

– Всё в порядке, ваша светлость, – подскочила я к коляске снова. – Просто кони молодые, пугливые, обращаться с такими надо уметь. Говорил же, что пригожусь! Возьмите меня на службу, не пожалеете!

Герцог пристально уставился на меня:

– Кем, говоришь, на заводе был?

– Тренеру помогал.

– А почему уехать хочешь?

– Сирота я, тут оставаться мне незачем. Хочу мир посмотреть, стать кем-то. А лошадей я знаю. Примите на службу – вашим меровенцам все обзавидуются!

Рот герцога сжался, сделав губы ещё тоньше.

– Посмотрим. Я подумаю.

Это да или нет?

Как однажды сказала тётя: «Отсрочка – самая неприятная форма отказа».

– Мне платить много не надо, а кони тыщи стоят! Что, если опять испугаются и покалечатся?

Как в подтверждение моих слов ещё не до конца утихомирившийся Фарш всхрапнул и звонко долбанул кованым копытом по брусчатке.

– Ладно, беру, – кивнул герцог.

– Спасибо, ваша светлость!

Неужели вышло?

Три оставшихся дня я провела бурно, болтаясь и мотаясь между домом и особняком городского Главы. Надо было и успеть собраться, и явить пользу от своего найма, и умудриться не попасться на глаза никому из тех, кто хорошо знал в лицо Эльму Эл’Сиран, например, лорду Беруччи. Впрочем, Главе было не до переодетых стриженых девиц – судя по шепотку слуг, кроме призрачного пруда ценой в тридцать тысяч в отчётности нашлось много чего занимательного для пытливого ума. Но ещё интереснее был способ, которым Длани Правосудия это правосудие отправляли. Оказывается, казнокрадов в нашей стране не сажают в темницу и даже не прогоняют с тёплых мест – их просто штрафуют на сумму, сравнимую с ценой украденного. Интересно, куда пойдут эти штрафы?

– Эль, я понимаю, что ты нервничаешь, но не задавай риторических вопросов! – усмехнулась тётя. – Сама же понимаешь, что штраф, не подтверждённый никакими документами, – суть взятка. А кроме того, оставляя нечистых на руку чиновников на местах, ты получаешь идеально управляемых подчинённых – ведь каждый в чём-то виноват.

Берём взятки конями, сиротками и деньгами. М-да…

Кстати, бурно проводила время не я одна: мой новоиспечённый опекун, как выяснилось, кроме манипуляций, махинаций и мздоимства обожал вечерние «приёмы». Принимал исключительно особ женского пола, ни с одной из которых я знакома не была, но о паре слышала. Скажу мягко: тётя их вряд ли бы пригласила на чай. Мне даже стало жаль крапчатую жабу – терпеть такое у себя в доме!

Сабельники тоже не скучали.

Леди не так часто удаётся наблюдать мужчин в их естественной среде обитания. Я смотрела во все глаза. И чем больше смотрела, тем меньше почему-то картина мне нравилась. В сабельниках самым романтичным и симпатичным оказались, пожалуй, их кони. Честные животные не хлебали вино вёдрами, не ругались, вставляя «неопределённые артикли» даже в невинные фразы о том, что надо б лошадям задать овса, не играли день и ночь в кости и не обсуждали стати и нравы меровенских девиц. М-да, знали б наши прелестницы, в каких выражениях будут их поминать бравые кавалеры, обыкались бы!

И мне как-то надо жить в этом окружении полгода? Эх, не ценила я наш провинциальный застой…

Ещё через два дня, когда моя лохматая голова достаточно примелькалась на конюшне и герцогский кучер стал мне кивать, мы с тётей решили, что пора бедняжке Эльме Эл’Сиран в расстройстве и помрачении рассудка сбежать из дому. Потому как от раздвоения личности я уже стала нервной. Вытанцовывать со скребницей вокруг Фарша, насторожив уши, дабы не пропустить момент, когда их светлость прикажет запрягать, чтобы выехать по делам, а по пути заглянуть к недужной мне, – от такого же спятить можно!

Тётя, кстати, была вынуждена подписать документ о передаче опекунства. Единственное, что леди Анель сумела выторговать у герцога, это расписку со словами «Никаких претензий по управлению имуществом подопечной и воспитанию оной на момент передачи прав опекунства не имею». Тётя прямо сказала, что без такой гарантии подписывать что-либо боится, и, если бумаги не будет, лучше она пойдёт под суд за медный таз бедняжки Эль. Паук поморщился, но подмахнул, очевидно решив, что ничего не теряет – расписка денег не стоит. Напоследок ехидно осведомился:

– Умываете руки?

– Но ведь хорошо, когда руки – чистые? – мило улыбнулась леди Анель.

На следующий день с утра я пропала.

Верна, опустив глаза и комкая край передника, стояла перед злющим герцогом и, запинаясь, пыталась объяснить, что очнулась я вчера к ночи, а как услышала новости, так зарыдала, начала бормотать что-то про мамину родню и Кентар, а потом снова лишилась чувств. Никто и предположить не мог, что на рассвете меня уже не будет в доме.

– Что за материнская родня?

– Н-не знаю… – испуганно проблеяла белая как мел Верна.

– А кто знает?

– Н-не з-знаю…

– Вы знаете? – уставился герцог на тётю.

– Только слышала, – всхлипнула та.

Вид у леди Анель сейчас был наивно-беспомощным и расстроенным донельзя. Время от времени тётя подносила к глазам кружевной платочек и всхлипывала: «Бедная Эль, бедная сиротка…»

Паука, явно сентиментальностью не страдавшего, от этой картины тошнило. Наконец он развернулся на каблуке и отправил меня за сабельниками – пусть придут и обыщут дом.

Услышав о грядущем обыске, тётя сначала вскинулась было с негодованием, но потом вдруг всплеснула руками:

– А вдруг она где-то потеряла сознание и лежит сейчас одна, бедная, больная, беспомощная… Да, да, пусть помогут искать!

Я, отвернувшись, прикусила губу, силясь сохранить серьёзный вид. Накануне вечером тётя объяснила мне, что одно из самых действенных оружий женского арсенала – резкая смена настроения и дыры в логике. Мужчин такое либо сбивает с толку, либо бесит. Причём сильнее всего злит то, что поделать что-либо с этим психологическим феноменом, не выходя из цивилизованных рамок, невозможно.

Тётя была права: крылья герцогского носа снова побелели, их светлость отчётливо заскрежетал зубами.

Ладно, бегу за сабельниками…

Потом мы битый час длинной процессией ходили по комнатам, открывая все дверцы на предмет обнаружения пропавшей девицы. Я таскалась следом, по мере сил помогая – то есть заглядывала в поисках самой себя под кровати.

Один сабельник даже залез на крышу. Интересно, зачем? Вроде как у меня истеричное состояние, а не лунатизм. В трубе юную леди, что ли, собрался искать? Или это у него лунатизм? Странный какой-то.

Но самым перспективным местом для поиска пропавших был признан винный погреб. Там сабельники искали целых два часа и вышли на белый свет шатаясь от усталости и с песнями.

На сём розыскные мероприятия завершились.

Ничего, в Кентаре мы продолжим, я уже сказала герцогу, что хорошо знаю Эльму Эл’Сиран в лицо!

Наступил последний день пребывания герцога Ульфрика Тауга Эл’Денота в Меровене. Утром следующего дня Длани Владыки собирались покинуть город. Сабельники, с печальным вздохом оторвавшись от костей, проверяли снаряжение. Вокруг дома Главы кипела суета – там готовились к балу по случаю отбытия важной персоны. А меня отчего-то снова понесло на кладбище. Хотя что значит «отчего-то»? Я боялась, очень боялась неизвестности, ждавшей впереди. Одна, без привычной поддержки в лице тёти, в незнакомом окружении – справлюсь ли? Хотя куда денусь? У меня что, есть альтернатива? То-то и оно… Так что наберу в ладанку земли – пусть будет эфемерная, призрачная, непрочная, но какая-то связь и опора.