Справедливо рассудив, что курильщики имеют право раз в час бегать на перекур, — а если мы не курим, что ж мы теперь, и передохнуть не можем? — мы тоже взяли себе привычку пару раз за день убегать на лестницу, чтобы схомячить по батончику или разломить по-братски плитку. Лестницей у нас практически никто не пользовался, покупатели предпочитали кататься между этажей торгового центра на эскалаторах или лифте. А зря — удобные широкие ступеньки с белой, нескользкой плиткой. Просторные площадки, в нашем любимом углу фикус в бочке! Гулкая тишина. Чистота, ибо никто не топчет. А какое окно во всю стену! Какой вид на город! Внизу стоянка, дальше немного зелени, откос — и панорама на изгиб реки. А на горизонте, за сероватой дымкой дневного смога — заречная часть города, с пирамидками небоскребов, с кубиками девятиэтажек, с дымящими трубами заводов. Красота!
Вот тут-то мы с Манькой, усаживаясь на широкий подоконник, и наслаждались нашей маниакальной тягой к сладостям. И должен признать, хомячить в компании с единомышленницей оказалось вдвое вкуснее.
По первому времени нас гоняла страшной тряпкой уборщица, тётя Валя. Но на ближайшее восьмое марта мы с Машкой скинулись ей на большую коробку конфет. Она распробовала, прониклась и подобрела. Даже поставила нам ведерко для фантиков. Нет, мы конечно же и раньше не мусорили, но зато теперь не надо было распихивать пустые обертки по карманам.
Плитка за плиткой, коробка за коробкой, батончик за батончиком. Изо дня в день. Я расслабился, потерял бдительность.
— Ты чего сияешь, как самоварный пряник? — заметила Машка, хотя я добросовестно завесился челкой, чтобы не выдать своего долгожданного счастья блеском глаз.
— Какой-какой? — буркнул я, делая вид, будто страшно заинтересован творожными сырками.
— Глазурованный до блеска! — выдала Машка, также делая вид, будто занята работой. — Вон, «глазурь»-то так и бегает, из под челочки-то светится двумя фонариками!
Я бурчал невразумительное, партизанил по холодным витринам. Но Машка не отставала. Надавила новым сортом альпийского — и я раскололся. Показал брелок, вчера пришедший по почте из обетованной для всех отаку страны Восходящего Солнца.
— Так ты анимешник?! — обрадовалась Машка.
Пришлось сдаться, признаться в постыдной для взрослого человека тяге. Нет, я не считал своё увлечение постыдным — это мне окружающие уши конопатили, мол, негоже! Из школьного возраста вырос, а мультики пялишься все вечера напролет. Нет бы девушку себе завел! Семью бы создал, детишек бы нарожал! Нет, конечно, не я сам, но, мол, жена бы нарожала и мне бы на шею повесила бы трех оглоедов как минимум, меньшего наказания я не заслуживаю. Вот это требовали от меня родители и сторонние доброжелатели. А мне хотелось лишь потреблять свои любимые наркотики в неумеренных дозах — шоколад и аниме. Больше ничего от жизни и не надо, отаку ведь неприхотливы в быту.
Машка меня поняла, как никто другой. Оказалось, что меху она любит не меньше зефира, космооперы обожает как мармелад, школьные романтические комедии потребляет наравне с козинаками — то есть за обе щеки, образно выражаясь.
— Ну, антигаремники и сёдзё бывают очень неплохие, иногда, — дернуло меня за язык разглагольствовать. — Однако с нотками сёнен-ая любая история начинает играть более яркими красками. Мангаки и сценаристы словно оживают от возможности пошутить на эту тему, пикантные двусмысленности весьма украшают…
Тут я заметил, что Машка запихнула свою половину шоколадки в рот целиком, раздув щеки, и выпучила глаза.
— Яойщ-щ-щик? — прошепелявила она с таким видом, словно увидала зеленого таракана метровой длины.
— А ты-то сама-то?! — мигом взвился я, поняв, что проболтался. — Ты-то разве нет?!
— Угу, — кивнула она. Кое-как заглотила шоколадку не жуя, протолкнула в пищевод. Постучала кулаком повыше бюста. Призналась: — Яойщица. Но я-то девушка, мне простительно.
— И что? А я парень — и поэтому должен довольствоваться тупыми этти? — буркнул я, уже сильно жалея, что не отфильтровал базар своевременно. — Может, мне тоже романтики хочется? Может, нынче и остались хорошие истории о любви — так только между парнями? Разучились сочинять нормальное сёдзе, понимаешь! Опошлились лав-стори бездумными штампами. Подешевели гет-чувства! Инфляция традиционных отношений!
— Угу, — ошалело хлопала она глазами. — Сёнен-ай, значит? А это…
— Что? — насупился я, уже понимая, какой вопрос вертится у нее на языке, прилипая к шоколадному послевкусию.
— А как же яой? — осторожно спросила она, готовая подхватиться с места в любой момент и убежать от меня прятаться.
— Сёнен-ай без горячих сцен, что борщ без соли, — изрек я, разом обрубая себе мосты к отступлению. — И без свёклы.
— Соу-дэс-ка-а… — протянула она.
На том наш первый чистосердечный разговор закончился.
Машке понадобилось несколько дней, чтобы переварить откровение. Она не приходила на «шоколадный перекур», избегала меня напрямую, однако вела прицельный снайперский обстрел глазами поверх морозильных витрин.
Потом началось!
— Жень! А Жень? — шепотом, притиснувшись ко мне, занятому, всем телом, к согбенной спине упругими мячиками. — Ну Же-е-ень!
— У?
— Глянь, там два парня за кетчупом пришли. Глянь-глянь! Как думаешь, кто из них уке? Я ставлю на того, в синей куртке.
— Мань, это не смешно. Это просто пэтэушники, какой яой? Они слова-то такого не слыхали.
— Ну Же-ень! Ну я ж не всерьез. Ну, как ты думаешь, который?
— Мань, очевидно же! Который в синей — выше на полголовы и шире в плечах. Тут не романтику или предпочтения учитывать надо, а простые физические данные. Его приятель просто не удержит под собой, сил не хватит.
