– Надо выручать галима? – опять встрял третий, морально устойчивый. Он был убежденным патриотом клана, патриотом отряда и вообще патриотом.

– Как его выручишь? – вмешался четвертый, который, к этому времени, тоже вышел из ступора. – Этот всех положит. Брахата! Не-е-е, лезть на него нельзя. Надо двигать к Шкварцебрандусу и все рассказать. Волшебник может даже такого Зверюга в пыль развеять или превратить в старую жабу. Он и галима выручит.

– Нам уходить отсюда без галима нельзя, – напомнил пятый. Возможно, он был в этом отряде самым разумным. – На нас все плевать станут, – с тоской в голосе напомнил он. – Брахатата!

Был у кодьяр такой варварский обычай. Кочевники, они не имели, ни своего государства, ни законов, ни уголовного кодекса. Шебуршились, не торопясь, где-то в районе Понятий, на уровне родоплеменного общества. Жили, как могли, в основном, как уже было сказано, по Понятиям. А преступность, естественно, имелась, и с ней приходилось бороться. Потому что, как известно, рост преступности сдерживать можно только неотвратимостью наказания. И это на уровне всех цивилизаций, без исключения. А как накажешь нарушителя, если специальных правоохранительных органов нет, КПЗ нет, и тюрем нет. Нет исправительных лагерей, колоний-поселений и даже пресловутой «химии». Какая может быть «химия» при первобытных общинах? Там даже такой науки не существовало. Пытались сечь преступников розгами, не помогало. Начали бить толстыми палками – тоже никакого толка. Тогда умудренные жизненным опытам аксакалы и предложили: ввести в Понятия такое наказание, как «Интенсивное и презрительное оплевывание нарушителя». Нашлись, конечно, противники, которые возражали: «Оплевывание приводит, мол, к моральному унижению, а это нарушает свободу личности и не толерантно, по отношению к преступникам, которые тоже равноправные граждане и должны пользоваться всеми правами». Но если слушать профессиональных борцов за свободу личности и упорных защитников равноправия, то авторитетные аксакалы, ни одного Понятия утвердить не смогут. А с преступностью бороться как-то надо было, надоели всем бессовестные нарушители. Так что «Понятие об Оплевывании» ввели, можно сказать, «со второго чтения». Теперь все происходило приблизительно так. Утром просыпается правонарушитель, выходит из своей кибитки, чтобы подышать свежим воздухом, или вылезает из-под телеги, под которой ему пришлось ночевать, или, скажем, в хорошем настроении возвращается из гостей, где неплохо провел время… И первый же встречный, вне зависимости от того, родственник он, какое-нибудь местное начальство, совершенно посторонний, незнакомый человек, или, даже «крыша» этого кодьяра, непременно должен на преступника плюнуть. Это понятие идет на уровне долга. Второй встречный делает то же самое. И так весь день. Каждый, кто встречался с преступником, каждый раз. Такой способ публичного оплевывания оказался для кочевников, весьма действенным. Правонарушения у кодьяр стали очень редкими. Даже правозащитники стали вести себя намного тише…

– Побьет нас Зверюга, брахата… – с достаточной грустью сообщил пятый.

– Если бросим галима, нас всех, брахатата, безжалостно оплюют, – по тоскливому тону шестого, чувствовалось, что ему очень не хотелось быть субъектом оплевывания.

Седьмой ничего не сказал, седьмой все еще пребывал в ступоре. А у шестерых, которые высказались, мнения разошлись. Они еще порассуждали бы, поспорили бы. Потому что, с одной стороны, и верно, на Зверюгу нарвались и он всех, без разбора, запросто, метелит. И ноги у него – как копыта: раз врежет, и кранты… Но, с другой стороны, галима бросать нельзя. Вот и решай, как быть? Выбирай, вольный кодьяр, что тебе больше нравится… Или, наоборот, не нравится. А выбрать трудно. Так что, непременно спорили бы и дальше. Но вмешался Максим.

– Ну?!! – рявкнул он.

От этого грозного и неопределенного: «Ну?!!» (кодьяры не поняли, чего, свирепый как скрейг, Зверюга от них хочет) и от того, что на земле уже лежали четверо, во главе с руководством (с самим галимом и замполитом), кодьяры опять чуть не впали в ступор. Едва удержались.

– Дубины на землю! Оттолкнули оружие ногой… Всем сесть, и руки за голову! – отдал Максим команду, хорошо известную ему по телевизионным детективчикам, но непривычную для кодьяр, которые находились еще на уровне кочевого скотоводства, ни одного детектива не видели, да и, вообще, не знали, что такое телевидение. – Не поняли!? Последний раз советую, для вашей же безопасности: всем сесть, оружие на землю, руки за голову!

Кодьяры глядели на Максима зло и растерянно, но совет поняли и приняли: бросили, оттолкнули, сели, и руки за голову…

А гномы, тем временем, подхватили свои «сидора», и вышли из окружения, продолжая грозно сверкать сталью секир и радостно орать: «Оле! Оле! Оле!» «Мак-сим! Мак-сим!» И, конечно, «Рудокоп чемпион!» Это тоже отрицательно влияло на значительно потрепанную психику кодьяр.

* * *

Гвидлий первым получил, первым и очухался. Подниматься не стал. У кодьяр абы кого галимом не назначают. А сородичи еще и нарекли его «Умным». Несомненно, у них было основание сделать это. Гвидлий осторожно прикоснулся пальцами к левой щеке, затем вынул изо рта совершенно здоровый зуб, внимательно осмотрел его и положил в карман халата. Сплюнул и снова стал ощупывать щеку. Щека стала красной, потеряла свою обычную форму и значительно увеличилась в размере, будто галим держал за ней крупную конфету. Сейчас она, и формой, и цветом, напоминала одну из ярких загогулин, на живописном халате. А сам халат, как образец достижений мастеров местного творчества, по линии абстрактного искусства, нисколько не пострадал. Но Максим все еще не мог сообразить: пейзаж это, натюрморт, или, возможно, какая-то батальная сцена из бурной жизни кочевников?

Замполит и активист, которых Максим снес увесистым галимом, тоже зашевелились. А Замполит даже и к дубине потянулся. Не лежалось ему, энергичному. Видно, опять намеревался, личным примером, вдохновить коллектив на дальнейшие подвиги.

– Ты чего?! – спросил у него Максим. Шустрый Замполит намек понял, оставил дубину в покое, встать более не пытался и, вообще, не шебуршился. Активист, лежавший рядом, разумно последовал примеру старшего товарища.

Агрессивный «Двустворчатый шкаф», который получил, все что положено, в солнечное сплетение, успокоено лежал, сложившись почти вдвое и подтянув ножища-тумбы. Встать он еще не мог, или, что было для него достаточно разумно, понял, что делать этого пока не следует.

Максим подошел к галиму.

– Вставай Гвидлий Умный, – с достаточной долей уважения к поверженному противнику, предложил он. Были у Максима, на счет галима, кое-какие планы. – Жаль, что у нас с тобой так нехорошо получилось. Но сам виноват: не следовало дубиной махать у меня перед носом. Дубина у тебя внушительная и у меня условный рефлекс сработал: я, значит, тебе, не раздумывая, автоматом, и врезал… Ну что, будем мириться? Два разумных человека всегда могут договориться.

Галим пощупал языкам место, где совсем недавно находился совершенно здоровый зуб, посмотрел на любимую дубину, которая бесхозно валялась невдалеке, затем, без всякого сожаления, глянул на троицу своих поверженных воинов: Замполита и двух шустрых активистов. Он ничего не знал об условных рефлексах и автоматах (науки своим осеняющим крылом еще не коснулись мозговых извилин кочевников-кодьяр), но понял самое главное: человек, по имени Максим – не пацифист. И этот Максим, обладатель хитрого рефлекса и грозного автомата, предлагал мировую. Гвидлий Умный реально оценил расстановку сил и решил, что надо соглашаться. На его месте, любой другой кодьяр, даже не будучи столь умным, как Гвидлий, поступил бы точно так же.

Галим легко поднялся и, вроде бы, даже попытался улыбнуться. Напрасно он это сделал. Из-за быстро распухшей левой щеки, лицо атамана так скосоротило, что его бы, в этот момент, даже самые ближние родственники не узнали. Но, несмотря на это, достоинства своего галимского Гвидлий не потерял.