Семью Метцев-Гольдхагенов инфляция не довела до полного разорения лишь благодаря помощи августейшего пациента. По рекомендации принца Вальдемара, за консультацией к профессору обратилась его двоюродная сестра, принцесса Феодора. Как и мать, она страдала от порфирии, ещё одного наследственного недуга Ганноверов, которые с недавних пор стали именовать себя Виндзорами. Профессор ожидал встретить послушную пациентку, но вместо этого столкнулся с каким-то необъяснимым упрямством. Сорокачетырёхлетняя принцесса желала немедленного исцеления, но вместе с этим пренебрегала курсом лечения, что прописал ей Метц. А ведь профессор даже не стал говорить впечатлительной особе, что в состав изготовленных им пилюль входит высушенная человеческая кровь, так необходимая тяжело больным порфирикам.

В связи со всеобщим безденежьем, желающих сдать кровь стало в разы больше. Теперь профессору не было нужды искать доноров для Лили или принца Вальдемара. Они приходили в его дом сами, и в таком количестве, что многим жертвователям крови приходилось отказывать. Узнав американский секрет консервации крови, профессор Метц стал активно применять его для нужд Лили. Жаль лишь, что раствор цитрата натрия и глюкозы не позволял хранить кровь больше двух-трех дней.

С трудом, но за четыре года Сандра привыкла к бессоннице и кровопийству Лили. По её расчётам, покупать у доноров кровь оказалось выгоднее, чем простую пищу на рынке. Четыре процедуры переливания в месяц для Лили обходились куда дешевле, чем пропитание одной лишь Сандры за тот же срок.

Графиня Альнхафт разочаровалась в продуктовой ситуации, а заодно и в жизни, когда ей пришлось отдать крестьянке единственную фамильную ценность - перстень с изумрудом в обмен на мешок картошки. После такого нравственного потрясения графиня прожила лишь две недели и скончалась от внезапного удара. На последнюю наличность её похоронили в дубовом гробу, а на могиле установили надгробный памятник.

Глядя на то, как финансы семьи неумолимо тают, Сандра посчитала, что на четырёх членов семьи приходится только двое работающих, и потому задумала устроиться на службу. Она даже записалась на курсы машинисток-стенографисток, куда звала и Лили, но та лишь уклончиво отказалась, сказав, что для учёбы и работы у неё совсем нет времени. Понимания со стороны отца девушка тоже не встретила.

- Сандра, дочка, подумай хорошенько, нужно ли тебе работать?

- Мы теперь живем в республике, - уверенно отвечала она, - а у республики есть конституция. Там написано, что женщины и мужчины равны перед законом и в правах и в обязанностях.

- Ох, девочка моя, - вздохнул отец, - конституцию можно написать за месяц. А на то, чтобы изменить сознание людей, потребуются годы.

- Ты боишься, что работая, я опозорю семью?

- Что ты такое говоришь?.. Я совсем не об этом хотел сказать.

- А о чём тогда?

- Видишь ли, - тяжело вздохнул профессор, - служба, где бы то ни было, не призвание женщины. Её призвание - дом и семья. Когда у меня родятся внуки, ты это и сама поймешь, и забудешь про все эти блокноты и печатные машинки.

- Но у нас с Даниэлем ещё нет детей, - упрямо заявила Сандра, - а если будут, чем мы их будем кормить?

- Нет-нет, ты совсем меня не хочешь понимать, - покачал он головой. - У твоей тёти Иды была работа, в которую она погрузилась без остатка. Она отдала ей молодость, и даже жизнь. И у неё так и не появилось ни семьи, ни детей. Ида осталась только в нашей памяти, но род свой продолжить она не смогла. Вот чего я не хочу для тебя. Понимаешь?

- Нет, - упрямо заявила Сандра. - Она не создала семью не потому, что много работала, а потому что всю жизнь любила одного человека.

- Что за глупость? - удивился профессор. - С чего ты это взяла?

- Тётя Ида сама рассказала нам с Лили об этом, когда мы служили в госпитале.

- Правда? Я ничего об этом не знал.

- Конечно, не знал. Тётя Ида держала эту тайну в своём сердце долгие годы, и поделилась ею только тогда, когда Лили завела разговор о наших с ней будущих женихах. Двадцать лет тётя Ида ждала, что он даст о себе знать, напишет ей или приедет, чтобы просто увидеться. Но не дождалась...

- Надо же, - пораженно произнёс профессор. - Кто бы мог подумать? Столько лет... А ведь я даже не догадывался, что Ида кем-то увлечена.

- Не увлечена. Она любила его одного.

- И кто он, она говорила?

- Назвала только имя - Эжеб.

- Эжеб? - переспросил отец. - Неужели венгр? И чего только не узнаешь, спустя столько-то лет...

- Да, папа, - понуро произнесла Сандра. - Тётя Ида проработала всю жизнь в госпитале не потому, что хотела только работать. В её жизни просто не было любви.

- Ну, дочка, - начал ободрять её отец, - тебе-то жаловаться не на что. У тебя есть Даниэль. Так к чему эти разговоры о службе машинисткой?

Как бы Сандре не хотелось возразить отцу и сказать, что она несчастна не меньше покойной тёти Иды, но она побоялась признаться, опасалась, что слово за слово, и отец вытащит из неё признание об измене. В такой ситуации Сандре оставалось только натянуто улыбнуться.

- Нет, папа, я хочу быть не только... женой. Я хочу, чтобы мой труд был полезен республике.

Профессор только вздохнул и произнёс:

- Ты уже взрослая женщина и многое в этой жизни видела. Не мне тебя учить... Но у тебя есть муж, который теперь за тебя отвечает. Вот если он согласится, можешь работать. Но ты должна знать, что от постоянной работы с машинкой хрящи в твоих пальцах будут постепенно стираться, а к старости ты будешь мучиться от болей в суставах. Подумай хорошенько, нужно ли тебе всё это.

Про преклонные годы Сандре думать вовсе не хотелось, ведь когда ещё они наступят. Но ей было тяжело признать, что такой муж как Даниэль имеет над ней хоть какую-то, но власть. После их размолвки, он нередко ночевал на кушетке в своей лаборатории. Мыши и крысы стали интересовать его куда больше жены.

- Данни, - спросила его Сандра за завтраком, - а я вкусно готовлю?

- Да, - машинально ответил он, жуя гренок.

- А хозяйство я веду хорошо? Тебе всё нравится?

- Наверно.

- Тогда ты не станешь возражать, если я буду реже появляться дома?

- Что ты имеешь в виду? - отложив вилку, поинтересовался Гольдхаген.

- Я хочу пойти работать. Машинисткой-стенографисткой.

На минуту Даниэль погрузился в размышления, чтобы заключить:

- А я не хочу.

- Как это? - опешила Сандра, ибо никак не ожидала, что мужа заботят её дела.

- Просто не хочу и всё, - как ни в чём не бывало, продолжал он. - С кем ты будешь работать? У кого? В какой-нибудь конторе у престарелого директора, которому нравятся молодые стенографистки? Нет, я не хочу, чтобы моя жена полдня проводила в обществе какого-то сластолюбца.

- Да как ты можешь мне такое говорить? - воскликнула Сандра.

Слова изменника оскорбили её до глубины души, но он упорно делал вид, что не понимает, из-за чего Сандра так обиделась.

Слёзы и скандалы продолжались из вечера в вечер, но Даниэль отказывался понимать чаяния жены.

- У тебя есть крысы, - говорила она. - А что остаётся мне? У меня, по-твоему, не может быть своих интересов?

- Ты же и так целыми днями свободна, - устало отмахивался от неё Даниэль. - Можешь делать что хочешь. Шей, вяжи крючком или чем ещё занимаются дома женщины. Вы с Лили всегда вместе, можете найти себе одно занятие на двоих. Не понимаю, чего ты ещё хочешь?

- Я хочу работать для семьи, - пытаясь подавить мандраж, продолжала настаивать Сандра. - Для тебя, для папы и Лили. А вы все как один, говорите мне, что это только моя блажь, а не забота о вас. Ладно, папа переживает за моё здоровье, а Лили так увлечена Отто, что ради него целыми днями только и делает, что выискивает в газетах все статьи на политические темы. Но ты почему против?

- Я же говорил тебе, - отвечал Даниэль, а в голосе его начали проскальзывать суровые нотки недовольства, - я не хочу, чтобы моя жена проводила полдня в обществе постороннего мужчины.