Производство и поддержание в рабочем состоянии крохотных нейронов обходятся организму очень дорого. Даже в состоянии покоя они тратят в среднем в десять раз больше энергии, чем остальные клетки организма, а когда мы активно думаем, они ее буквально сжигают. Поддержание нерва в состоянии готовности, чтобы он мог тут же включиться от сигнала другого нерва, – чрезвычайно дорогое удовольствие. К тому же после каждого обмена импульсами в нервных клетках приходится заменять нейромедиаторы. Обезьяны платят эту цену за возможность жить большими стаями. У каждого вида приматов средний размер социальной группы напрямую коррелирует с размером мозга представителей этого вида, а точнее, с величиной неокортекса («новой коры» головного мозга – наиболее «думающей» его части): чем большей группой живут особи данного вида, тем больше у них неокортекс. Когда мы с Сюзанной Шульц решили взять для сравнения с обезьянами (которые считаются самым умным – не считая человека – отрядом во всем животном царстве) представителей других отрядов млекопитающих и птиц, мы ожидали, что соотношение окажется тем же, что и у приматов: чем больше типичная численность стаи, тем крупнее мозг. К нашему удивлению – и поначалу даже к испугу, – все оказалось не так. Ни в одном из рассмотренных нами семейств млекопитающих или птиц не обнаружилось никакой связи между размером мозга и численностью стаи. Напротив, выяснилось, что социальное устройство у видов, имеющих наиболее крупный мозг, – это постоянная пара. Такая картина наблюдалась в каждом из трех крупнейших отрядов млекопитающих, которые мы проанализировали: у хищных, копытных и рукокрылых, – а также у птиц.

Вначале тот факт, что именно у моногамных видов оказался самый большой мозг, нас очень озадачил. Мы предполагали, что для поддержания множества связей, которые существуют у каждой особи в полигамной системе или при промискуитете, требуется гораздо больше мозговых усилий. Как-никак, самцы не только спариваются сразу со многими самками, но и держат оборону от всех остальных самцов-соперников внутри сообщества; поэтому логично предположить, что им не мешало бы знать, кто эти соперники, и понимать соотношение своего и их места в иерархии стаи. Да и мужчинам, желающим сохранять хорошие отношения с несколькими женами одновременно или пытающимся уследить, чтобы одна любовница не проведала о существовании другой, требуется немалая изворотливость ума. Однако полученные нами данные ясно говорили о том, что максимальный расход умственной энергии происходит как раз у видов, придерживавшихся, казалось бы, простейшей брачной системы – моногамии.

В итоге мы были вынуждены рассмотреть другую версию – а именно что моногамные брачные отношения в действительности требуют гораздо бо́льших психологических трудозатрат, чем любое количество случайных связей. Наиболее наглядно это демонстрируют птицы, большинство которых тяготеют к той или иной форме моногамии. Около 85 % видов птиц образуют постоянные пары, потому что выкармливание птенцов отнимает огромное количество энергии и времени. Кормящие родители из сил выбиваются, чтобы обеспечить быстро растущим птенцам достаточное количество пищи. Они идут на все, чтобы вырастить потомство с большим мозгом. Для птиц величина мозга очень важна: он позволяет проявлять экологическую гибкость, изобретать новые способы поиска пищи, приспосабливаться к большим сезонным перепадам температуры и меняющимся условиям добывания корма. Видам, обитающим в высоких широтах, он позволяет отказаться от миграции на зиму в теплые страны. Эти перелеты, на которые идет большинство видов с меньшим объемом мозга, конечно же избавляют птиц от зимних холодов и бескормицы, но сами по себе они чреваты множеством смертельных рисков. Преодолеть их не под силу даже обладателю крупного мозга: можно сбиться с курса, умереть от голода в пути и, наконец, стать жертвой хищников в незнакомом месте, где нет привычных укрытий или мест кормежки. Птицы с крупным мозгом могут остаться в северных широтах и избежать всего этого, что в свой черед делает вид еще более жизнестойким и устойчивым к угрозе вымирания.

Однако за это приходится платить: чтобы вырастить птенцов, приходится затрачивать неимоверные усилия – крупный мозг стоит дорого. Конечно, выкормить птенцов можно и в одиночку, но это означает определенные жертвы: в итоге выживет меньше птенцов, а потомство получит мозг худшего качества, что в свой черед неизбежно приведет к снижению экологической гибкости и к необходимости искать другие способы выживания (вроде миграции в трудные времена) – порочный круг и провальная стратегия. А если родители-кормильцы работают сообща, у них есть шанс вырастить мозговитое потомство, да еще и при минимальных потерях его численности.

И главное здесь – совместная работа. Родители должны создать своего рода конвейерную ленту, бесперебойно обеспечивая птенцов личинками, червяками и насекомыми. Если один из них начнет лениться и нежиться на весеннем солнышке, то на второго ляжет непомерное бремя. Ведь птенцы не могут ждать! Необходимость сотрудничества еще более очевидна в период насиживания. Родителям приходится по очереди согревать яйца своим теплом и кормиться. Вариант, когда один из супругов улетает кормиться и зависает в птичьем пабе на целый уик-энд, тут полностью исключен. Птичке размером с зяблика для простого выживания ежедневно требуется почти столько корма, сколько весит она сама. Если самец не вернется и вовремя не сменит самку, то перед ней встанет жестокий выбор: или покинуть яйца, чтобы отправиться на поиски пропитания, или остаться в гнезде и погибнуть от голода. В обоих случаях потомству не выжить: если зародыши в яйцах не погибнут от переохлаждения, то через некоторое время кладку расклюют хищные разорители гнезд.

Поэтому складывается впечатление, что главное требование к моногамным видам – это именно координация и синхронизация деятельности. Каждый из супругов должен учитывать потребности партнера и в соответствии с ними выстраивать свой распорядок дня. Даже очень непритязательная птичка должна быть восприимчива к повседневным изменениям в поведении партнера, тогда как беспорядочно спаривающимся видам это незачем. Впервые я по-настоящему осознал это, когда изучал клиппшпрингера – миниатюрную антилопу из Восточной Африки. У этого вида самец неотступно следует за самкой, куда бы та ни шла. Он редко отстает от нее больше чем на несколько шагов и никогда не отходит дальше, чем на несколько метров. Если вы заметили одного клиппшпрингера, значит, второй где-то поблизости: возможно, он наблюдает за вами из-под куста. В силу малого размера и отсутствия убежища (эти антилопы живут на открытых каменистых откосах) риск стать жертвой хищников для них особенно велик. Чтобы уменьшить эту угрозу, они почти никогда не кормятся одновременно. Пока один кормится, второй обязательно стоит на страже. Когда первый насытится и захочет отдохнуть, чтобы пережевать жвачку (это важный элемент пищеварения для некоторых парнокопытных), он приближается к партнеру, который стоит на страже, и может даже легонько толкнуть его в плечо, как бы говоря: «Ну, теперь твоя очередь». После этого вторая антилопа отходит и начинает щипать траву, а наевшееся животное стоит в дозоре, жуя жвачку.

Если потом партнеры будут отдыхать одновременно, это уже не так страшно: ведь оба бдительно следят, не приближается ли хищник и нет ли иных угроз. Обычно пара отдыхает, улегшись головами в разные стороны, чтобы иметь наиболее полный обзор и заметить хищника, откуда бы он ни подкрадывался. Поскольку у самки затраты энергии выше – из-за того, что ей приходиться вынашивать и кормить детенышей, – она обычно первая снова ощущает голод и уходит кормиться. После того как самка поднимается и уходит, самец не задерживается: меньше чем через полминуты он уже встает и идет следом за ней, шаг за шагом, пока она не находит подходящее место для кормления – может быть, в сотне метров от того места, где они отдыхали. Как только самка принимается есть, самец уже снова на страже: часто он забирается на небольшую скалу, откуда открывается хороший обзор, и стоит там до тех пор, пока самка не насытится. Тогда наступает его очередь кормиться.