В то же самое время, Винсент, как самый устойчивый к проявлениям Тьмы, незаметно подобрался со спины к беснующейся Этернидад. В облаках пыли блеснул серебряный эльфиский клинок, и истошный визг сменился удивленным стоном. Но вампир вдруг покачнулся и начал медленно опускаться на колени. Отяжелевшее тело раненой женщины прижало его к земле. Руна вместе с лоскутом черной ткани упала под ноги Повелительницы и зарылась в невесомую пыль. Все вдруг стихло. А потом в безликом небе мира белого праха засияло солнце.
– Винс! – закричала Леринея и бросилась к своему учителю.
Следом за ней отмерли все остальные, и вскоре вокруг поверженного вампира образовалась толпа. Но прежде чем я или Дог успели добраться до него, чтобы оказать помощь, Винсент открыл глаза. И его всегда такое бледное лицо окрасил румянец. Ровный. Человеческий. Винс обвел взглядом всех нас, задумчиво провел языком по зубам и вдруг расхохотался.
– Не увеличиваются! – сквозь смех сообщил он. – Совсем! Я больше не вампир!
– Ты поднял руку на саму Ночь, – Эрмот похлопал его по плечу. – Это была последняя ступень отречения.
– Да? – растерянно и как‑то печально спросил Винсент и перевел взгляд на свою жертву. Глаза его расширились. Дружный вздох изумления взметнул легкие облачка белой пыли.
– А это что за фифа? – озвучила всеобщее недоумение Киниада.
На белом песке истекала кровью совершенно незнакомая женщина. Стройненькая, миниатюрная платиновая блондинка. Нет, должен сказать, она была вполне ничего себе, но мне защемило сердце от одного воспоминания о вопиющей прелести изогнутых в форме лука губ, о жаркой страсти, плескавшейся на дне очей цвета летней ночи.
– Она жива! – воскликнул Дог, первым оказавшийся около незнакомки.
– Тю‑ю‑ю… – растерянно протянул Джефри, – еще баба! Рик, откуда она взялась?
Рик задумчиво ковырял в ухе и ничего не ответил.
– Носительница, – первым догадался Делимор. – Та, чье тело заняла Ночь.
Любопытный Сырок, протиснувшись между нашими ногами, внимательно изучил лицо женщины.
– А я‑у, ее знаю… – удивленно сообщил он. – Она‑у с р‑р‑ректор‑р‑ром шашни кр‑р‑рутила‑у.
– Серенити, – сказал вдруг Винсент, он неотрывно смотрел на блондинку, словно прикипел к ней взглядом на всю оставшуюся жизнь, – ее зовут Серенити. Шимми ее послал. И она пошла. Так далеко, как смогла. Мне джиния рассказала, – сообщил он и с совершенно душераздирающей интонацией добавил: – Бедняга.
– Да как она могла‑то через столько миров?! – не выдержал я.
– А может, у нее дар такой. Не всем же его в карты выигрывать, – пожала плечами Кида.
Под чуткими руками Дога рана под ребрами белокурой Серенити затянулась, женщина облегченно вздохнула и расслабилась, заснув здоровым сном.
И тут только до меня дошло, что все закончилось. Мы победили Темного властелина, грозившего гибелью целой галактике. Все. Финита! Я могу спать спокойно, потому что исправил свою роковую ошибку. Я свободен. Но счастья мне это почему‑то не добавило. Рядом со мной стояли люди и нелюди, ставшие мне почти родными за каких‑то несколько дней. Вот они все. Здесь. В этом мертвом мирке, из которого наши пути разойдутся в разные стороны. Грустно…
Так, стоп, не все. А мышь где? Я лихорадочно заозирался в поисках мелкой зубастой пакости.
И тут началось светопреставление. В небо ударил столб ослепительно‑белого света и разделился на множество лучей, раздался тихий хлопок – и в воздух взлетели десятки мерцающих огней. Они, кружась, как хлопья снега, медленно опустились на землю, образуя одну линию, и гасли стынущими угольками.
– Что это?! – воскликнула Леринея, указывая куда‑то влево. Мы все дружно проследили за ее рукой.
В пыли лежали руны. До меня начало доходить, что пока Дог занимался лечением Серенити, а остальные стояли с раскрытыми ртами, маленькая паршивка развила вокруг руны Эчей бурную деятельность. Уж не знаю, что она с ней сделала, что раздробила с таким фейерверком на все эти маленькие эчейчики, но останавливаться на достигнутом явно не собиралась. Мышь продолжала свой нелегкий труд упорно и вдохновенно. Впившись резцами в один из священных знаков, вредительница, пятясь назад, споро оттащила руну в сторонку, на секунду остановилась, осмотрела результат своего нелегкого труда, смешно нахмурив мордочку, любовно поправила руну лапками и засеменила за следующей.
Понять, что она делает, я никак не мог, попытки прослушать мышиные мысли приводили лишь к тому, что меня обдавало волнами бессловесного восторга вперемешку с непечатными конструкциями, выражающими лихорадочное нетерпение.
Сбоку послышалось уторобно‑придушенное рычание. Мельком бросив взгляд в ту сторону, я успокоился, обнаружив Творожка зажатым в железной хватке Эрмота Делимора. Проявления кошачьей агрессии сейчас были бы некстати – уж очень хотелось досмотреть мышиную антрепризу.
Мышь тем временем продолжала носиться по песку, аккуратно выкладывая значки один за другим. Присмотревшись, я обнаружил, что большая часть рун отнюдь не священная. Часть мозаики составляли аккуратно выгрызенные из бесценных фолиантов буквицы. В одном из знаков я даже узнал собственноручно накаляканную в черновике руну "Гань". Но буквально в каждом в каждом слове посверкивала магическая частичка Первозданной руны Эчей.
– Что она делает? – не выдержал Рик.
– Пишет, – ответил я и понял, что сказал чистую правду. – Она пишет.
– Читай! – хором потребовали мои иномирские друзья, не знавшие наших рун.
И я стал читать, чем дальше, тем сильнее краснея и чувствуя себя духовным вуайеристом. Это было признание в любви – чистое, незамутненное и откровенное до порнографии. Я мог видеть боковым зрением недоуменные физиономии стоявших на полшага впереди Рика и Венна и слышать тихие всхлипывания – кажется, Фелла. Давясь в кулачок, хихикала Киниада. Очень хотелось посмотреть на остальных, но я продолжал читать, а мышь – выкладывать руны. О, как она носилась, сообразив, что ее представление обрело зрителей! Время от времени она на пару секунд останавливалась передохнуть, одаривала меня пронзительным взглядом глазок‑бусинок и благодарно попискивала.
Послание было длинным. Настолько длинным, что я даже задумался, сколько же бесценных инкунабул успело сожрать это книжное стихийное бедствие. Но к своему удивлению, я обнаружил, что мышиное письмо несло в себе не только поток эмоций. Это была поэма нелегкой жизни… кошки! Еще одной жертвы злокозненной магии, превратившей изнеженную домашнюю любимицу отказавшей некроманту красавицы в гонимого своим же племенем грызуна. Как у любого проклятия, у этого было свое ограничение – жестокое в своей нереальности. Мышь снова могла стать самой собой, если ее полюбит… трехцветный кот! А поскольку, как вы знаете, трехцветных котов не бывает, бедолажка совсем махнула лапкой на свои перспективы и замкнуто проживала свои девять жизней в башне Аля. Но тут случились Сыр, я, связавшая нас магия, апгрейды и рыжие клетки на спине говорящего черно‑белого кота. И бедную мышь не миновала участь всех одиноких, но романтически настроенных особ. Она влюбилась в Сириуса. Так что, отныне и навсегда сердце ее принадлежало только нашему клетчатому пройдохе, и серушка клялась, что сделает все возможное и невозможное, но добьется его взаимности.
Серая страдалица наконец закончила выкладывать свой романс, и только тут до меня дошло, что впечатанные в каждое слово осколки Первозданной руны Эчей возводят любовное послание в ранг закона мироздания. Похоже, Творожок крупно попал!
Видимо, кис тоже понял, что его повязали не по‑детски. Он принялся извиваться не хуже волос изгнанной нами Этернидад, и Делимор, не на шутку растроганный мышиным признанием, не удержал дурного кошака. Сыр со свирепым мявом рванулся вперед, выпустив когти. Мгновенно преодолев в прыжке два метра, он едва не сцапал бедную влюбленную, но та, издав сдавленный писк, юрко отскочила в сторону и бросилась ко мне. Под штанину, как всегда. Кота занесло на вираже, но он быстро сориентировался, и уже через мгновение вцепился когтями в мои многострадальные джинсы. И тут оттуда, куда только что спряталась маленькая мерзавка, выпала подарочная коробочка. Маленькая, цветастенькая, перевязанная пышным бантиком. Запахло грязными носками. Сыр охнул и, не разжимая когтей, сполз, царапая мои штаны, и вцепился в подозрительный подарок.
