Хлопнула дверь так, что домик содрогнулся, и, едва протиснувшись под низкую притолоку, вошел мужчина, обветренное красно-бурое лицо которого и старый бушлат говорили о том, что человек этот имеет отношение к морю.

– Кого ждем? – гаркнул он.

– Товарища Макара и этого, нового… – Салов поморщился, – как его… которого прислали…

– Борщевский, – назвала Тоня, – Антон Борщевский.

– Что за птица? – пробасил матрос.

– Прислали неделю назад из Симферополя для подпольной работы, – объяснила Тоня. – Ты, товарищ Кипяченко, на прошлом заседании не был, вот и не видел его. Мандат у него от Крымского подпольного комитета, от самого товарища Мокроусова.

– Фу-ты ну-ты! – фыркнул матрос, но заметил, как неодобрительно посмотрел на него пожилой Семен Крюков, рабочий из доков, и замолчал.

Оставшиеся двое подошли одновременно. Пока товарищ Макар неторопливо снимал в сенях свой белый полушубок, Антон Борщевский, достаточно молодой человек, смуглый, с черными длинными волосами, вбежал в комнату и не здороваясь напустился на хозяина:

– Вы что – с ума сошли?

– А что? – оторопел тот.

– Что вы сделали с окнами?

– Выставил опознавательный знак в виде цветка, как вы говорили на прошлом заседании.

– А занавески, зачем вы задернули занавески?

– Как зачем? Чтобы не было видно, чем мы занимаемся!

Борщевский сел на стул и сложил руки на груди.

– А вы, простите, по профессии – сапожник?

– Так точно, – отвечал Парфенюк, хоть ему и очень не нравился издевательский тон Борщевского.

– Так, стало быть, об эту пору, то есть днем, вы должны работать, то есть сапоги тачать?

– Оно конечно, – не мог не согласиться Парфенюк.

– А как, простите, вы можете работать, если все окна наглухо завешены?

– Ну, мил человек, – лениво протянул Салов, – что ты к нему пристал? Ну, может, он сегодня не работает, может, он в запое…

– А что тогда делаем здесь мы – вся компания? – рассердился Борщевский. – Стало быть, вот как это выглядит со стороны: в домик сапожника поодиночке собираются люди и что-то делают там при задернутых средь бела дня занавесках. Да тут не то что филер из контрразведки, тут самая глупая соседская баба сообразит, что дело нечисто!

В это время в комнате появился руководитель севастопольского подполья товарищ Макар. Росту он был невысокого, но плечи достаточно широкие, и это вкупе с неторопливыми движениями и негромким разговором производило впечатление какой-то скрытой силы. Чувствовалось, что человек этот твердо знает, чего хочет, но вот чего он на самом деле хотел, знал только он один, и никого в свои тайные мысли товарищ Макар посвящать не собирался. Он спокойно разглядывал горячившегося и разговаривавшего на повышенных тонах Борщевского, и в маленьких, близко посаженных глазках его стояло непонятное выражение.

– Товарищи! – воскликнул Борщевский. – По-моему, вы недооцениваете всю важность подпольной работы. Осторожнее надо быть и аккуратнее, соблюдать конспирацию. Не нужно недооценивать контрразведку, там работают отнюдь не дураки!

– Ты к чему это клонишь? – вдруг зарокотал матрос. – В контрразведке, говоришь, не дураки, а мы, значит, дураки?

– А вы, собственно, кто, товарищ? – оглянулся Борщевский. – По-моему, мы раньше не встречались…

– Не встречались, – протянул матрос, разглядывая его в упор. – А жаль. И я, значит, буду Федор Кипяченко.

– Товарищ Кипяченко у нас руководит всей подрывной работой, – вставила Тоня, и от ее свежего звонкого голоса разошлись облака тревоги и неприязни, что начинали сгущаться в комнате. Борщевский протянул матросу руку, и тот пожал ее, чуть помедлив.

– Правильно говорит товарищ Борщевский, – донеслось с порога неторопливое, – аккуратнее нужно к работе относиться. Враг, товарищи, не дремлет. А сейчас раз все в сборе, то закрой, товарищ Парфенюк, двери и занавески отдерни. Пусть все знают, что нам скрывать нечего.

Когда все расселись и отхлебнули чаю, председатель комитета обвел присутствующих внимательным взглядом маленьких, близко посаженных глаз и начал негромко:

– Положение, товарищи, в городе очень тревожное. Работа комитета проводится успешно. Наши воззвания к войскам и населению печатаются часто и расклеиваются аккуратно на видных местах. Рабочие, товарищи, должны знать правду о положении на фронте, о наступлении красных. Вот, товарищ Гольдблат, – он достал из кармана и протянул руководителю типографии свернутый лист бумаги, – это последняя оперативная сводка белых о положении на фронтах. В ней сообщается, товарищи, о том, что на сторону красных переходят целые дивизии Колчака, о взятии его в плен. Как всегда, товарищ Гольдблат, сделай, пожалуйста, специальное добавление к сводке от нашего подпольного комитета, где разъясняется вся бесцельность дальнейшей борьбы с красными.

– Сделаю, – кивнул Гольдблат.

– Дальше, Семен Ильич, как у тебя в доках, какие настроения у рабочих?

– По-разному, – хрипло ответил Крюков, – но работаем, агитируем, на морском заводе есть толковые люди… Но надо бы оратора какого поголосистее, а то в прошлый раз прислали какого-то жидковатого.

– Вот Антонину возьми, у нее голос звонкий, – предложил Салов.

– Нет уж, – отмахнулся Крюков, – ты, дочка, не обижайся, но в порту тебе делать нечего, там народ уж больно охальный… Вот в рабочем клубе, что на Базарной, тебе можно, там люди посолиднее, будут слушать…

– Давайте, я пойду! – предложил Борщевский. – А то, я вижу, хромает у вас агитационная работа.

– Это можно, – согласился Крюков, оглянувшись на председателя.

– Теперь, товарищи, о главном, – продолжил Макар, – о подготовке к вооруженному восстанию. Обстановка сейчас для этого сложилась самая подходящая. Белые озабочены обстановкой на фронте, гарнизон в городе немногочисленный и состоит в большинстве из мобилизованных и пленных красных, среди них есть у нас проверенные товарищи и много сочувствующих. Салов, как у тебя дела? Формируешь проверенную группу, которая будет потом ядром гарнизона?

– Нормально все, – откликнулся Салов.

– А ты, товарищ Кипяченко, был на дредноуте «Воля», говорил с матросами о восстании?

Матрос всю предыдущую неделю посвятил общению с моряками, для этой цели он прочно обосновался в портовом кабаке. Приходили туда и матросики с «Воли», Кипяченко пил с ними и заводил беседы. В ходе этих бесед выяснилось, что на флоте очень много недовольных, потому что от водки языки у матросов развязывались и море становилось по колено.

– Теперь плохие новости, – продолжал товарищ Макар. – Наш человек, с которым мы посылали бриллианты в Новороссийск для того, чтобы нам достали оружие, пропал. То есть известно, что он прибыл на место, но вот что с ним произошло дальше – никто не знает. Я, товарищи, далек от мысли, что он оказался предателем и скрылся с камнями. Думаю, что он попался в руки контрразведки. Так или иначе, но мы остались без оружия, а без оружия, сами понимаете, ни о каком вооруженном восстании не может быть и речи. И тогда мы переходим к запасному варианту нашего плана.

– А я давно говорил, – поднялся со своего места Салов, – есть у меня верный человек, может помочь.

– Кто такой? – оживился Борщевский.

Он даже подался вперед и не заметил, как блеснули недовольством маленькие глазки товарища Макара. Впрочем, он быстро опустил их, так что перехватить его взгляд успела только Антонина, потому что смотрела на него не отрываясь.

Салов неодобрительно покосился на Борщевского и продолжал:

– Сотрудник артшколы, прапорщик Василий Губарь. Имеет возможность раздобыть документы, по которым нам выдадут на артиллерийском складе оружие и боеприпасы. Сам он из поповского сословия, но нашему делу сочувствует. Проводил я с ним беседу и в принципе предварительную договоренность имею. – Для придания веса своим словам Салов употреблял солидные обороты речи.

– А как вы с ним познакомились? – расспрашивал настырный Борщевский.

– Как-как, – помрачнел Салов, – известно как. Барышня одна меня с ним познакомила…