– К черту. Все на помойку.

Из квартиры продолжали выносить охотничьи трофеи. Вслед за волчьей шкурой последовали медальоны с рогами животных. Каких тут только не было! От изящных, маленьких рогов косули до ветвистых полутораметровых лосиных рогов. Настя зачарованно смотрела на оскаленные волчьи и рысьи головы. Вот рваная, изъеденная молью и плесенью шкура бурого медведя. Облезлое чучело бобра. Лисьи хвосты в связке, штук десять. Кабанья голова с громадными клыками и прищуренными злыми глазками, казалось, вот-вот подмигнет, и Настя непроизвольно отодвинулась от нее. От всей этой кучи поднимался неприятный, резкий запах прелости.

– Она все это в подвале хранила, – словно извиняясь за нереспектабельный внешний вид чучел и шкур, пояснил Алексей Михайлович. – Они лоджию приделали в девяностых годах, и Иван Андреич подвал сам выкопал… А когда он умер, все шкуры с чучелами туда и снесли. Анна Петровна старая была, сил ухаживать за этим не было, а выбрасывать не желала… Когда был жив муж, Иван Андреич, она ему помогала. У них в деревне было целое хозяйство – Иван Андреич был таксидермистом экстра-класса. Он охотился и шкуры скоблил. А тетка моя ковры из них шила и чучела ему помогала мастерить. Но… не сложилась судьба. – Алексей Михайлович вдруг оглянулся по сторонам и, понизив голос, проговорил: – Сейчас-то уже все равно… Тот парень-то, который мою тетку бросил, потом с ума сошел. Да-да. Он тоже один остался, бросила его молодая баба. Оказывается, жил он где-то неподалеку. Так вот, могилки он грабил, гад такой, а кости себе забирал. Его даже по телевизору показывали, когда схватили. У Анны Петровны чуть инфаркт не случился потом, как узнала. Все боялась, что узнают про их прежнее знакомство. Но, слава богу, с тех пор много лет прошло, и тетку мою никто с расспросами не мучил. А этого подлеца в сумасшедший дом отправили. Говорят, он там и умер.

Насте показалось, что она ослышалась.

Грабил могилы?

Между тем Алексей Михайлович говорил:

– Возьмите что-нибудь на память. Понимаю, что выбор невелик, но рога-то хорошие, чего им сделается! Повесите на стенку, будете вспоминать!

– Благодарю, не нужно, – напряженно улыбнулась Настя. – Послушайте… Вы не помните, как звали это приятеля вашей тети? Ну, которого в сумасшедший дом отправили.

Алексей Михайлович сдвинул брови, напрягая память.

– Простите, сейчас не вспомню. А! То ли Гена, то ли Рома. Точно, Роман!

«Роман, – эхом резонировало имя в голове Насти. – Не тот ли это Роман? Роман Никольский?!»

Совершенно случайно она обратила внимание на чучело большой дымчатой кошки на деревянной подставке. Пожалуй, поделка была даже слишком большой для кошки. Животное застыло в необычной позе, нелепо расставив конечности. Даже помимо чрезмерно крупного размера было в ней что-то неестественное. Алексей Михайлович проследил за ее взглядом и объяснил:

– Это ненастоящая. Даже не знаю, кто ее подарил тетке, она у нее давно. Анна Петровна больше всего ее любила. Всегда расчесывала мех. Помню, была у нее кошка Лиза, и Анна Петровна очень переживала, когда ее какая-то сволочь на машине раздавила. После этого она живность не заводила. А вот с этой игрушкой не расставалась.

Настя чуть ли не до крови закусила губу. Память услужливо подкинула ей весьма неприятный факт из прошлого: отец как-то по случайности на машине сбил насмерть кошку. Об этом ей по секрету сообщила мама, уже после пропажи Кати. Правда, по словам отца, животное якобы было бродячим…

– Как ни приду, Анна Петровна всегда с ней, – продолжал Алексей Михайлович. – Даже разговаривала с ней, как с живой, представляешь! Видишь, какая шерсть пушистая?

Он погладил чучело, но тут же убрал руку, когда увидел, что мех спадает буквально клочьями.

– Михалыч, можно загружать? – спросил второй грузчик в бейсбольной кепке задом наперед.

– Да. Вы там все вынесли? Из подвала тоже?

– Все.

– Я закрою квартиру, – сказал Алексей Михайлович, неизвестно к кому обращаясь.

С неба повалил снег.

Настя не сводила глаз с нелепой поделки. Равнодушный взгляд круглых бутылочно-стеклянных глаз гипнотизировал, и женщина позабыла обо всем на свете. Весь ее мир в эти мгновения сузился до этого странного кошачьего чучела, застывшего в дурацкой раскоряченной позе. Кошки никогда не стоят так. Это больше похоже…

Настя вытянула руки, осторожно опустив их на голову чучела. Увидела свое крошечное отражение в мертвых прозрачных глазах. Нежно подняла чучело и аккуратно, стараясь не повредить, поставила его на лавку. Чуть склонила голову, вглядываясь в морду животного.

«Ты не похожа на кошку».

Грузчики торопились, бесцеремонно закидывая в мусорный контейнер истлевшие шкуры и обломки рогов, которые забраковал Алексей Михайлович. Один из рабочих оставил себе медальон с рогами оленя и с довольным видом осматривал добычу.

Из подъезда вышел Алексей Михайлович, на ходу застегивая куртку. Он увидел, что Настя смотрит на чучело, и понятливо улыбнулся.

– Оставьте себе. По крайней мере эта штуковина чуть лучше сохранилась. Анна Петровна ухаживала за ней и берегла.

Настя даже не повернула голову. Она беззвучно шевелила губами, будто что-то говорила кошке.

Мужчина переступил ногами и нерешительно произнес, словно сомневаясь, слышит ли его вообще эта женщина:

– Я желаю вам удачи, Настя. Вам и вашему ребенку.

– Спасибо, – ответила она, не поднимая на Алексея Михайловича глаз. Она медленно поглаживала чучело.

Помявшись, тот пробормотал: «Всего хорошего», – и сел в «Газель». Урча и фыркая, груженый автомобиль уехал со двора.

– Эй, – шепотом произнесла Настя. Она подтянула к себе искусственную кошку еще ближе и теперь вдыхала ее запах – запах тлена и забвения. Трясущиеся, покрасневшие от холода пальцы нервно щупали свалявшуюся шерсть, которая легко отслаивалась целыми лохмотьями. – Эй… из чего тебя сделали? А?

От бедра отвалился клочок шкурки, и она словно очнулась от сна. Ломая ногти и всхлипывая, она начала раздирать кошку, срывая с нее слой за слоем, словно капустные листы с кочана. Исцарапанные пальцы и содранные до крови заусенцы болели, но она будто ничего и не чувствовала. Кое-где куски меха держались намертво, как ни старалась Настя. Она вытащила из сумочки маникюрные кусачки для ногтей и, мгновение переведя дух, вновь принялась за дело. Теперь она действовала не так эмоционально и хаотично, сосредоточившись на задней лапе. Ей бы только добраться до…

Наконец она вытерла проступившую на лбу испарину. Без шерсти лапа чучела выглядела странно худой и нескладной. Почерневшая и сморщенная, она была похожа на обгорелую палку. У Насти перехватило дыхание, когда она различила у основания подставки крошечные пальчики. Пальчики с ноготками.

Мимо прошла женщина с коляской, и при виде Насти у нее расширились глаза. Она прибавила шаг. Но Настя едва ли заметила прохожую с коляской. Она вообще не реагировала на какие-либо проявления внешнего мира. Если бы в соседнюю лавку сейчас влетел метеорит, она тоже это бы оставила без внимания.

«Катя не выходила из подъезда».

Слова отца вспороли ее сердце, будто лезвие тесака, и она принялась лихорадочно обдирать лохмотья шерсти с передних лап.

(Лап?! Или, может, рук?!)

«Хватит. Остановись. Уже и так ясно, что это человек. Ребенок…»

(Это не просто ребенок. Это девочка. Это…)

Но Настя уже не могла остановиться. Он в исступлении рвала на части чучело, но при этом боялась посмотреть в ее глаза. Ей казалось, что вместо кошачьей морды она увидит грустное лицо старшей сестры.

Левая рука. Прочь эту серую, свалявшуюся дрянь…

Показались пальчики. Ноготочки. Крошечные, аккуратно подстриженные, такие милые и трогательные… и родные.

Она закричала, как раненая волчица, когда вторая лапа попросту отломилась, рассыпавшись прямо на глазах.

Гипс. Второй ручки не было.

Из глаз Насти покатились слезы.

Правильно.

Потому что вторая ручка уже давно похоронена. Там, на кладбище, в урне.