С дочерней любовью,
Мередит.
В 1931 году Мередит было всего двадцать лет. Двадцатилетняя девочка, недавно вышедшая замуж, беременная ребенком, которого, по всей видимости, она потеряла, потому что наша с Бет мама родилась несколько позже. Я перечитываю письмо еще раз, пытаюсь представить себе Кэролайн в роли любимой матери, по которой Мередит явно сильно тосковала. Мне становится грустно, и приходится перечитать письмо, чтобы понять причину. Это очень одинокое письмо. Я слышу, как Бет снизу зовет меня обедать. Кладу письмо обратно в бювар и, прежде чем спуститься вниз, провожу по нему рукой.
Дождь льет без остановки до вечера вторника, а мне не терпится выйти на улицу. Я завидую Эдди, который убегает и возвращается затемно, с волосами в мокрых завитках и грязный с ног до головы. В каком возрасте мы начинаем обращать внимание на холод, сырость и грязь? Видимо, тогда же, когда перестаем бегать и начинаем степенно ходить. В детской на месте шкафа для белья зияет опустевшая стена. Остались пыль, паутина и невыцветшая краска. Через всю комнату подхожу к стопкам постельного белья, которые я вытащила из шкафа, и снова начинаю их перебирать, откладывая в сторону простыни, пододеяльники с тесемками, крохотные наволочки и роскошную крестильную сорочку. Обнаруживаю под ними стопку детских нагрудников из муслина и маленькое стеганое одеяльце на гагачьем пуху. Не представляю, может ли все это хоть как-то пригодиться Хани и ее младенцу, когда он появится. Будет ли у нее хотя бы детская кроватка? Но это хорошее белье, прочное, приятно гладкое на ощупь, высшего качества. Возможно, ей понравится такая идея – заворачивать свое дитя в шикарные пеленки, пусть даже вместо детской у него будет автофургон. На глаза мне вновь попадаются те наволочки с вышитыми на них желтыми цветами. Я решаю заглянуть в справочник и определить, что это за цветы – может, это прольет свет на причину моего необъяснимого к ним интереса.
– Куда направляешься со всем этим барахлом? – интересуется Бет, когда я стаскиваю вниз узел с бельем.
– Хочу отнести Хани. Это все детские вещички – мне кажется, они ей пригодятся.
Бет хмурится.
– Что тебя смущает? – спрашиваю я.
– Эрика, зачем ты стараешься?
– Что?
– Сама знаешь. Мне кажется, что тебе не следует лезть из кожи вон, стараясь снова с ним подружиться, вот и все.
– Почему? И вообще, не так уж я лезу из кожи. Они, как-никак, наши соседи. По-моему, тебе и самой было приятно общаться с Динни тогда, на вечеринке.
– Ну, раз уж вы уговорили меня туда пойти, ты и Эдди, было бы неприлично с ним не разговаривать. Но я… мне кажется, у нас теперь слишком мало общего. Я вообще не уверена, что мы так уж хорошо знали его даже тогда, хотя нам и казалось, что знаем. И я не понимаю, к чему это все, почему мы должны притворяться, будто с тех пор ничего не изменилось и все осталось, как прежде.
– Ты о чем? Разумеется, мы знали его! И почему сейчас все не может быть, как раньше? Я не понимаю тебя, Бет!
В ответ она, облизнув губы, отворачивается.
– Если между вами произошло что-то такое, о чем я не знаю…
– Между нами не происходило ничего такого, о чем бы ты не знала!
– Ну, как раз в этом я не совсем уверена, – отвечаю я. – А то, что ты больше не хочешь с ним дружить, не означает, что и я не должна.
Пробормотав это, я подтаскиваю тюк к двери и надеваю куртку.
– Эрика, постой! – Бет торопится ко мне через весь холл.
Я поворачиваюсь, вглядываюсь в ее лицо, пытаюсь понять, что у нее на уме. Измученные синие глаза, взгляд тревожный и недоверчивый.
– Мы не можем возвращаться к прошлому как ни в чем не бывало. Слишком многое произошло. Слишком давно это было. Гораздо лучше просто… жить дальше. Оставить прошлое в покое.
Бет не смотрит мне в глаза, отводит взгляд. Я вспоминаю руку Динни: он так нежно взял ее за локоть – как собственник.
– Мне кажется, – упрямо повторяю я, – что ты не только сама решила больше с ним не общаться, но еще требуешь, чтобы я поступала, как ты. Может, тебе он больше не нужен, но не решай, нужен ли он мне.
– Нужен? Что ты имеешь в виду? – резко переспрашивает сестра. Я чувствую, что покраснела, и ничего не отвечаю. Бет глубоко, прерывисто вздыхает. – Мне и так довольно трудно здесь быть, Эрика, а тут еще ты ведешь себя так, будто тебе все еще восемь лет. Неужели нельзя просто держаться от него подальше? Вообще-то, предполагалось, что мы будем здесь вместе. А теперь, если Эдди целыми днями пропадает с Гарри, а тебе интереснее бегать за Динни, я… Я не обязана здесь оставаться, знаешь ли. Могу забрать Эдди и вернуться на Рождество в Эшер…
– Отличная идея, Бет, просто отличная. Проявление непредсказуемого поведения – именно то, чего ждет не дождется от тебя Максвелл… – Не успев договорить, я уже жалею о вырвавшихся словах. Бет отшатывается от меня. – Прости меня, – поспешно добавляю я.
– Как ты можешь говорить мне такие вещи? – шепчет Бет; ее синие глаза блестят и заволакиваются слезами. Она отворачивается и идет прочь.
Выйдя из дома, я делаю глубокий вдох, вслушиваюсь в приглушенные крики грачей, негромкий стук капель, падающих с мокрой листвы. Живые звуки, живые запахи в разгар зимы. Раньше я никогда не обращала на них внимания. Бросаю узел с бельем, внезапно меня охватывает неуверенность. Я сажусь на ржавую металлическую скамью у края лужайки, чувствую леденящий холод, он проникает даже сквозь джинсы. Может, лучше отнести им все это в другой раз. Из восточной части сада, от ручья до меня доносятся голоса. Я отправляюсь туда через калитку сбоку от лужайки, дальше вниз по склону, поросшему низкорослыми кустами. После дождя почва стала вязкой. Когда я иду, она хлюпает и липнет к ногам.
Эдди и Гарри я нахожу у ручья, вода чуть не переливается через верх их резиновых сапог. От недавних дождей ручей набух, течение ускорилось, но самый быстрый поток несется посередине, потому что Эдди и Гарри соорудили плотину из камней и веток. Она начинается от обоих берегов и не доходит до середины ручья. Брюки у Гарри промокли до самых бедер, а я знаю, какой ледяной может быть сейчас вода.
– Рик! Погляди только! Мы только что почти соединили края, но потом часть обрушилась! – возбужденно кричит Эдди, когда я подхожу. – Но пока плотина еще держалась, вода поднялась так высоко! Вот тогда-то мы и промокли…
– Да я уж вижу. Мальчики, вы, наверное, совсем закоченели! – Я улыбаюсь Гарри, а он отвечает улыбкой и показывает на камешек у моих ног. С готовностью нагибаюсь, передаю ему камень, оскальзываясь на берегу. Он добавляет камень к насыпи.
– Спасибо, – рассеянно произносит Эдди, сам того не замечая, он говорит за своего друга. – Когда привыкнешь, уже не так холодно.
– Честно?
– Ну, не совсем, на самом деле пятки у меня черт-те как замерзли, – смеется Эдди.
– Следи за выражениями. – Я машинально делаю замечание. – Хорошая плотина получилась, должна признать, – продолжаю я, стоя в грязи и уперев руки в бока. – Что будет, если сумеете довести работу до конца? Здесь образуется огромное озеро.
– Так и задумано!
– Понятно. Господи, Эдди, ты же по уши в грязи!
Рукава его свитера измазаны по локоть – видно, Эдди то и дело их засучивал грязными руками. Штанины вельветовых джинсов в таком же состоянии – о них он вытирал ладони. Грязная полоса пересекает лоб, а волосы слиплись.
– Как ты ухитрился так вымазаться? Посмотри, Гарри почему-то чистый!
– Он выше, а значит, дальше от земли, чем я, – протестует Эдди.
– Тоже верно, – признаю я.
Ухватившись для устойчивости за куртку Гарри, Эдди делает несколько шагов ко мне, то и дело оступаясь на каменистом дне ручья.
– Обедать еще не пора? Умираю, есть хочу! – объявляет он, теряет равновесие и, пытаясь устоять на ногах, наклоняется впереди, опускает руки в ледяную воду.
– Да, скоро уже. Беги домой отмываться – работа не волк, в лес не убежит. Давай! – Я протягиваю мальчишке руку.
