Однако сейчас взгляд медсестры отмечал лишь самые необходимые для нее предметы – кувшин с водой на туалетном столике, фарфоровую полоскательницу и два полотенца.

– Налейте сюда теплой воды, – распорядилась она.

– У нас есть горячая… – начал было слуга, но девушка перебила его:

– Горячая мне не нужна! Я хочу, чтобы жар у нее спал, а не поднялся! И принесите еще какую-нибудь чашку побольше. Подойдет любая. И прошу вас, поторопитесь!

Раздраженный ее поведением, лакей взял кувшин и удалился, оставив дверь приоткрытой.

Он не возвращался довольно долго. Эстер присела рядом с кроватью, с тревогой глядя, как хозяйка начала метаться и ворочаться с боку на бок. Наконец дверь снова широко распахнулась, и в спальню вошла женщина, выглядевшая приблизительно на сорок лет. Она казалась довольно некрасивой и непривлекательной, однако ее незамысловатое платье из серой материи отличалось отличным покроем, подчеркивающим стройность и изящество ее фигуры. Глядя на нее, можно было подумать, что она в эту минуту чем-то удручена.

– Я Дингл, служанка леди Рэйвенсбрук, – заявила она, глядя при этом не на мисс Лэттерли, а на Энид. – Что с нею случилось? У нее тиф?

– Да, опасаюсь, это именно так. Вы не поможете мне раздеть ее и уложить поудобней? – попросила медсестра.

Они вдвоем принялись за дело, но их задача оказалась совсем не легкой. Боль теперь как будто проникла в каждую клетку тела Рэйвенсбрук, в каждую ее кость и сустав. Даже слабое прикосновение к коже вызывало у нее неприятные ощущения, а голова болела настолько сильно, что она не могла открыть глаза. Сознание, похоже, то возвращалось к больной, то вновь ее покидало. Удушающий жар в следующую минуту сменялся леденящим ознобом.

Ей ничем нельзя было помочь – Дингл и Эстер могли только регулярно обтирать ее прохладной водой, чтобы хотя бы немного снизить температуру. Иногда Энид узнавала окружавших, но основную часть времени находилась в беспамятстве. Ей казалось, что стены комнаты раскачиваются и что сама она начинает увеличиваться в размерах, как будто раздуваясь, а потом исчезает, словно какое-то страшное видение, появившееся в кривом зеркале.

Прошло без малого два часа, когда раздался стук в дверь, и невысокая служанка, казавшаяся очень испуганной и старавшаяся держаться как можно дальше, сообщила, что лорд вернулся домой и просит мисс Лэттерли пройти в библиотеку, где он ждет ее.

Попросив Дингл посмотреть за хозяйкой, пока она не вернется, чтобы поменять постельное белье и отправить его в стирку, медсестра направилась в ту сторону, куда указала ей служанка. Библиотека находилась внизу, в дальнем конце прихожей за углом. Это была тихая комната, обставленная удобной мебелью, с несколькими рядами дубовых книжных шкафов и камином, в котором полыхал жаркий огонь. Полированное дерево, тепло, а также едва уловимый запах лаванды, воска и кожи сразу наводили на мысль о царящих в этом доме достатке и роскоши.

Майло Рэйвенсбрук стоял возле окна, но тут же обернулся, услышав звук шагов Эстер, и обратился к ней:

– Закройте дверь, мисс…

– Мисс Лэттерли, – подсказала девушка.

– Да, мисс Лэттерли. – Мужчина подождал, пока она выполнит его просьбу.

Лорд Рэйвенсбрук был высок и отличался какой-то необыкновенной красотой, свидетельствовавшей о его благородном происхождении. Выражение его лица говорило о равномерном сочетании твердости характера с немалой обаятельностью. Такой человек мог быть отличным другом, умным и понимающим, но в то же время, как догадалась медсестра, мог стать и безжалостным врагом.

– Насколько мне известно, вы привезли леди Рэйвенсбрук домой, заметив, что она заболела, – проговорил он наполовину вопросительным тоном.

– Да, милорд.

Эстер ждала, что он скажет дальше, вглядываясь ему в лицо в надежде увидеть на нем страх или жалость. Однако черты его лица оставались неподвижными. Во всем облике этого человека чувствовалась твердость, как свойственная ему от природы, так и приобретенная в процессе воспитания умения владеть собой, возможно, с раннего детства. Мисс Лэттерли знала немало подобных людей, как среди аристократов, так и среди военных. Они выросли в семьях, члены которых привыкли к власти и связанной с ней ответственности в не меньшей мере, чем к гарантированным ею привилегиям. Воспринимая повиновение и уважение окружающих как должное, они демонстрировали перед ними образцы самодисциплины, к которой их приучили с ранних лет, и умели не предаваться излишествам, как в эмоциональном, так и в физическом смысле слова. Находясь в собственной библиотеке, в тепле и в окружении потемневшей от времени мебели, бархата и кожи, милорд Рэйвенсбрук стоял, словно солдат, по стойке смирно, и Эстер не удалось определить, какие чувства он теперь испытывал. Если его снедала жалость к собственной жене, он скрывал это в присутствии посторонней женщины, а если опасался принять мисс Лэттерли на работу или боялся заразиться, эти тревоги также оставались тщательно скрыты.

– Мой лакей утверждает, что вы медсестра. Это так?

Губы Майло двигались едва заметно, однако тон, с которым он произнес слово «медсестра», выдал его отношение к представительницам этой профессии. Образ медицинской сестры, как правило, ассоциировался с самыми непривлекательными женскими качествами. Сестер часто обвиняли в пьянстве и непорядочности, а кроме того, было принято считать, что их внешность не позволяла им заняться таким куда более доходным ремеслом, как проституция. По роду их обязанностей медсестрам главным образом приходилось мыть полы и выносить помои, а иногда менять повязки и стирать белье. Настоящим лечением пациентов занимались врачи, не говоря уже о принятии решений о методах лечения, обработке ран и назначении лекарств.

Конечно, с тех пор, как Флоренс Найтингейл прославилась во время Крымской войны, многие убедились, что медсестры вовсе не такие, как им казалось раньше, однако этот случай считался скорее исключением, чем правилом, а лорд Рэйвенсбрук явно принадлежал к числу скептиков. Было ясно, что он не станет открыто оскорблять Эстер, если она сама не подаст к тому повода, но смотрел он на нее точно так же, как смотрел бы на Мэри или любую другую из тех женщин из Ист-Энда, которые помогали ухаживать за тифозными больными. Мисс Лэттерли ощутила, как все тело у нее напряглось, а челюсти плотно сжались от гнева. Какой бы невежественной и нечистоплотной ни оставалась Мэри, она отличалась состраданием и заслуживала гораздо большего уважения со стороны таких людей, как стоящий перед нею аристократ.

Отвечая на его вопрос, Эстер заставила себя еще больше выпрямиться.

– Да. – Она не стала добавлять слово «сэр». – Я получила эту профессию в Крыму, вместе с мисс Найтингейл. У меня в семье не одобрили мой выбор, в чем нет ничего необычного. По мнению родственников, мне следовало остаться дома и выйти замуж. Однако меня не привлекало такое будущее.

По выражению лица Рэйвенсбрука девушка догадалась, что он не проявляет ни малейшего интереса к обстоятельствам ее жизни и причинам, побудившим ее сделать такой выбор, но в то же время относится к ней с невольным уважением. Упоминание о Крыме внушало доверие, и Майло не мог этого отрицать.

– Понятно, – кивнул он. – Вам, вероятно, приходилось иметь дело с тифозными больными и раньше, а не только в Лаймхаусе?

– К сожалению, да.

Лорд чуть приподнял черные брови, напоминавшие ровную линию над глубоко посаженными глазами.

– К сожалению? – переспросил он удивленно. – Разве вас не радует, что вы приобрели определенный опыт?

– Его не назовешь приятным. На моих глазах умерло слишком много людей, тех, кто этого совершенно не заслуживал.

Лицо Рэйвенсбрука вновь сделалось непроницаемым.

– Мне безразличны ваши убеждения, мисс… мисс Лэттерли. Для меня важно лишь то, способны ли ухаживать за моей женой и желаете ли этим заниматься.

– Конечно, у меня есть такое желание. А мои способности не превосходят способностей остальных.