И впрямь видно. Телосложение у кузнецов – специфическое. И мелкие ожоги на коже опять-таки.

Привели парня. Нет, не парня уже – мужика. Несколько лет – срок немалый.

Да, нос конкретно на сторону… Ну, не будет тянуть кота за амортизаторы.

Классический свинг слева – и нос хрустнул.

Прежний Квашак наверняка полез бы драться, этот стерпел. Даже хлынувшую кровь утирать не стал. Покорно ждал продолжения.

– Отец Бернар, твоя очередь!

Монах подошел, ухватил парня за злосчастный нос. Тот замычал.

– Стоять! – рявкнул я.

– Спокойно, – проворчал монах по-скандинавски. – Тебе не больно. Ну, вот и всё. Скажи ему, Ульф, чтоб больше не трогал, пока не заживет. Тогда прямым будет.

Я перевел.

Квашак удивился.

– Отец где? – спросил я.

– Чей?

– Твой, дурень! Коваль!

– Так убили его.

– Кто?

– Так ваши и убили, – простодушно удивился Квашак. – Князя Водимира гридни.

– А с чего ты решил, что мы – гридни Водимира?

– А чьи ж еще?

М-да. Папаша-то поумнее был. Так, попробуем с Быськой.

Эта тоже меня не узнала.

– За что убили отца? – спрашиваю. И – развернутый ответ. Минут на пятнадцать. С кучей нужных и ненужных подробностей, но в целом – ясно.

Водимир решил налаживать вертикаль власти. Для чего, надо думать, разослал по окрестностям своих людей с целью превращения свободных граждан в податное сословие.

Некоторые соседи Коваля, узнав о таком лихе, попрятались по лесам, где их искать – долгое и непродуктивное занятие. Другие согласились уйти под княжью «крышу». Коваль не согласился. И в лес не сбежал, остался. Решил: кузнец – нужный военным людям человек. Не обидят. И вообще: чего бежать со своей земли, которую ты и предки твои от леса вычищали? Ну и кузница, опять-таки. Кузницу целиком в лес не утащишь. Муж Быськи тоже сбег. А она осталась. Верила в отцовскую мудрость.

Коваль ошибся. Нет, сначала ему предложили культурно: перебирайся в город. Вернее, в пригород. Будешь на князя работать, а князь тебя не обидит. Треть того, что заработаешь, – тебе.

«А почему – треть? – удивился Коваль. – Я что, холоп княжий?»

Будешь – холоп, объяснили ему. Зато не тронет никто, и заказов станет несравненно больше.

Коваль заартачился. Люди Водимира настаивали. Слово за слово – и до драки дело дошло. Ну, и убили Коваля. Надо думать, случайно. Дрался хорошо, вот и не сдержал кто-то руку.

На этом вежливый разговор закончился. Дружинники Водимира забрали всех, включая даже младенчика, и увезли в город. И всё добро, что нашли (а нашли не всё, поведала Быська и намекнула, что могла бы показать), с собой увезли.

А тут как раз корабль эстов пришел в город, ну, и продали их. Тех, кто взрослые и помоложе. Никто даже не поинтересовался, что Квашак – кузнец.

– А он кузнец? – уточнил я.

– Ага, – ответила Быська. – Отец говорил: сам уже всё может, даже меч ковать.

Глядя на Квашака, этого не скажешь. Кузнецу всё же некоторая толика мозгов нужна. Но вдруг?

Стоило мне отпустить Быську, как Вихорёк тут же поинтересовался: не решил ли я оставить бабу для себя?

Я мотнул головой, и довольный Вихорёк тут же отправился раскручивать ее на секс. Прямого насилия я не допускал, разве что для Медвежонка делалось исключение: мы – в равных правах. Но здесь рабы не отказывают хозяевам. Не прибили, и спасибо.

– Кнорр продадим, – сказал мне Свартхёвди, отоспавшись. – Трэлей – тоже. В Альдейгье и продадим. Или по дороге. Невыгодно, конечно. Здесь за трэлей хорошей цены не дадут, да возиться неохота.

– Двоих продавать не будем, – уточнил я. – Они свободными были. Их местный князь беззаконно свободы лишил.

– А нам – что?

– А то, что их отец мне когда-то гостеприимство оказал!

– Тогда другое дело, – согласился Медвежонок.

– А они – не родичи тебе? – вдруг спросил Тьёдар, который в этот самый момент занимался сочинением хвалебной песни Медвежонку и Палице.

– Шутишь?

– Жаль, – вздохнул скальд. – Были бы родичами, тогда я бы в вису вставил. Красиво бы получилось. Ульф Хвити поражает эстов, чтобы спасти родичей.

– Ты же о нас с Палицей сочинял? – ревниво вмешался Свартхёвди. – Что мы всех эстов убили.

– Это песня! – с важностью заявил Тьёдар. – В песне убивает тот, о ком можно сказать красивее!

Медвежонок набычился, и я поспешил его успокоить:

– О тебе будет песня! Не родичи они мне!

Побратим успокоился и отправился оценивать наше живое имущество.

Второй участник будущей драпы спал. И спать ему предстояло минимум до завтрашнего утра. Берсерков отходняк.

Квашака посадили на рум корабля эстов. Этот дурак еще упирался, кричал, что бок сильно болит. Но когда Вихорёк, взявший шефство над ним и сестрой, пояснил, что взятое в руки весло сделает Квашака свободным человеком, боль в боку сразу резко уменьшилась, и греб он очень даже неплохо.

В трофейную команду кнорра я решил включить пятерых: себя с Вихорьком как понимавших словенский, а также Хавгрима Палицу, Гуннара Гагару и Стюрмира – дабы у живого имущества не возникло дурных мыслей. Ну и грести, конечно. Я же сам монополизировал место у руля, с удовольствием вспоминая уроки Ольбарда Синеуса и сожалея о том, что на время нашего похода отдал должность кормчего на откуп Свартхёвди.

Устье Невы. Течение встречное, но слабенькое, а ветер – подходящий. Так что идем в основном под парусом. Всё время начеку, потому что на берегах – шевеление. А кто там: мирные чухонцы или немирные… чухонцы?

Два корабля – не один. Повнушительнее. Идем без остановок, пока ветер в нужном направлении. «Морской Змей» притормаживает, чтобы мы не отстали. Борюсь с искушением: посадить на румы еще парочку из рабского сословия. Тех, кто покрепче. Удерживает взгляд. Нехорошо смотрят: такие будут пресмыкаться, когда ты в силе, а расслабишься – прыгнут на спину. Если не струсят. Рабы, одним словом. Вихорёк пасет их, как мальцом пас во Франции монастырских овец.

А еще я знаю, что они такими не были. Слишком хорошие зубы для рабов, слишком прямые спины, которые они лишь недавно научились гнуть. И у многих на этих свежесогнутых спинах – следы кнута.

В прежние времена я бы сказал: сломать можно всякого. Теперь знаю, что это не так. Попробуй-ка сломать Медвежонка! Ломалка хрустнет. Даже за Вихорька я спокоен: этот, может, и прогнется, но не сломается. Пара лет на одной палубе с викингами, в брызгах крови, своей и чужой… Хрен его теперь сломаешь.

В дальнейшем оказалось: прав я был насчет Вихорька. Но об этом – позже.

Но эти бывшие смерды – не воины. Их согнули.

– Мужей били всех, – говорит Быська. – Без всякой провинности били. Просто так. Днем, ночью, когда захотят. Глаза поднимет или голову… Находили за что.

С женщинами обходились иначе. Их не били – унижали. Не хочется даже пересказывать, как. Приучали к покорности. И приучили. Опыт что у княжьих людей, что у работорговцев немалый. Впрочем, я не стал бы упрекать их в жестокости. Время такое. Я видел, как приучают к покорности викинги. Эти не плеткой отходят, а живьем шкуру спустят и солью посыплют. Так что дружинники Водимира – они еще гуманные в сравнении с нашими.

Интересно, что будет, если мои надежды не оправдаются и в Ладоге я увижу того же Водимира.

Всякое может быть. Для правителя с такими амбициями и такими возможностями спихнуть Гостомысла и занять ключевое место – вполне реальное действо.

Что-то я проголодался. Подаю знак Вихорьку, тот командует одной из женщин, и минут через двадцать мне приносят очищенное от костей рыбье филе, обжаренное здесь же, на палубе. Неплохо устроились эсты: даже кухню оборудовали: «подстилка» из глины, а сверху – железная коробка с углями. В хорошую погоду вполне можно готовить.

Одной рукой рулю, другой ем рыбу, которую держит на бронзовом блюде холопка. Запиваю пивом, нацеженным из личного бочонка.