— Простите. Я просто так обрадовалась, когда вы сказали, что я могу отправиться туда и что мы можем выбрать костюмы… — Она обернулась к Киту и умоляюще посмотрела на него. — Мне так стыдно, ей-богу. Просто я так расстроилась, когда после того, как увидела все это, — она показала на переливающиеся шелка, бархат и атлас, — вы вдруг говорите мне, что я должна буду носить те тряпки.

Скромному фермерскому костюму — мужскому фермерскому костюму — не хватало только грязи, чтобы придать ему окончательно жалкий вид.

— Извинения принимаются, — тихо сказал Кит. — Как только ты научишься своему делу, Марго, — а тебе еще ох как многому предстоит научиться, — ты сможешь играть в переодевания сколько тебе заблагорассудится. Но только не тогда, когда ты работаешь. Никогда, пока ты занята своими непосредственными обязанностями.

Марго захотелось расплакаться. Она вела себя грубо и неблагодарно — ее темперамент всегда втравливал ее во всяческие несчастья, — а они были бесконечно терпеливы и любезны с ней. Это была не та ситуация, к которой она привыкла. Она растерялась и не знала, как ей себя вести.

Конни Логан сказала более доброжелательным тоном:

— Ну, посмотрим, что еще мы сможем подобрать. Малькольм, как ты думаешь, может быть, выдать ее за ученицу благотворительной школы?

— Для этого нам потребуется компаньонка, — подумав, сказал Малькольм, — но сама идея мне нравится. У нее короткие волосы, и это надо либо замаскировать, либо объяснить. Ученица благотворительной школы — отличное прикрытие. А что касается компаньонки, я могу нанять кого-нибудь из агентства и снять квартиру на ту неделю, что мы там пробудем.

— Я не понимаю, — вмешалась Марго. — Что такое благотворительная школа? Почему это хорошее прикрытие для моей стрижки?

— Бедных детей — сирот, детей несостоятельных родителей — иногда брали на воспитание в благотворительные организации, — объяснил Малькольм. — Существовали десятки школ, которые содержались на деньги патронов или патронесс. Дети, учившиеся в них, носили форменную одежду и пронумерованные значки, чтобы их различать. Поскольку санитарные условия были непросты и головная вошь встречалась часто, даже девочек коротко стригли.

— Головная вошь? — Марго инстинктивно обхватила голову ладонями, словно стараясь защититься от проникновения паразита.

Кит кашлянул.

— Санитарные условия в викторианском Лондоне были намного лучше, чем в большинстве тех мест, где тебе придется побывать в качестве разведчицы. От вшей и других паразитов можно будет избавиться, как только ты вернешься обратно.

Марго лишь глядела в пространство, захлестнутая сильнейшим желанием чем-нибудь заболеть. Ей никогда и в голову не приходило подумать о вшах. Чем больше она узнавала о своей новой профессии, тем яснее понимала, о скольких еще вещах она не догадалась подумать.

— Что ж, я не собираюсь сдаваться. Никто еще не умер от грязи.

Малькольм переглянулся с Китом, который сурово сказал:

— Миллионы людей умерли как раз от этого. Твоя задача — оставаться настолько чистой, насколько это возможно, и справляться с медицинскими проблемами после того, как ты вернешься. Если ты вернешься. Отчего, по-твоему, нужно делать столько прививок, прежде чем попасть на Вокзал Времени? В Верхнем Времени мы теперь даже оспу не прививаем. Эта болезнь исчезла навсегда. Но даже в таких сравнительно чистых местах, как Денвер девяностых годов прошлого века, ее все еще можно подцепить. Не говоря уж о стоматите или заражении крови из-за пустякового пореза или ссадины. Так что пей свои лекарства, держи себя в чистоте и надейся на то, что ты не подцепишь в прошлом ничего такого, с чем наши медики не смогут справиться. Что же, пожалуй, эта идея насчет ученицы благотворительной школы мне нравится, но это создает для нас новую трудность, Малькольм. Как объяснить, почему ты появляешься на людях вместе с ней? В Лондоне тебя знают.

— И очень даже неплохо, по крайней мере в некоторых кругах, — согласился Малькольм.

— Значит, им будет известно, что у тебя нет причин связываться с восемнадцатилетней школьницей. А ее произношение совсем никуда не годится, по крайней мере чтобы выдавать ее за английскую сиротку.

— Те немногие, с кем я знаком в Нижнем Времени, считают меня чудаковатым джентльменом из Британского Гондураса — так удобнее объяснять некоторые случайные погрешности в моем произношении.

Марго удивленно моргнула. Последнюю фразу он произнес с таким безупречно британским выговором, какого она никогда прежде от него не слышала. И хотя она не так уж долго обучалась сценической речи, она была готова поспорить на все что угодно, что это произношение было у него природным, а не заученным.

— Как ты это сделал?

— Сделал что? — Он снова заговорил по-американски, причем его произношение вновь стало столь же истинно американским, как зимы в Миннесоте.

— Говорил, как настоящий британец? Я думала, ты американец.

Малькольм улыбнулся:

— Вот и отлично. Я много работал над своим произношением. Отправляться в Нижнее Время в Денвер с британским выговором — не самая удачная идея. К счастью, у меня цепкая слуховая память и много лет практики за плечами. Но родился я в Англии. — Он кашлянул и отвернулся. — На самом деле я один из переживших Потоп.

Марго, почти не дыша, переспросила:

— Потоп? Тот, что был после Происшествия?

Малькольм потер за ухом.

— Да. Я был тогда еще ребенком. Мы жили в Брайтоне, ну, знаешь, на побережье. Каждое лето мы содержали там маленький пансион для туристов. Моей семье еще повезло, мы потеряли лишь моего старшего брата, когда наш дом смыло в море.

Марго не знала, что и сказать. Побережье Англии было опустошено приливными волнами. Прибрежным районам по всему миру крепко досталось. Несколько десятков крупных городов превратились в руины, и все усиливающийся хаос, свирепые эпидемии и голод навсегда изменили мировую политику. Марго была тогда слишком мала, чтобы все это запомнить. Она порой забывала, что большинство людей на этом Вокзале Времени действительно помнят, каким был мир до Врат и того несчастного случая, который их породил.

Ее вдруг внезапно озарило: а не потому ли ее отец стал таким, каким она его знала? Может, он все это время чувствовал себя виновным в смерти ее брата, а затем обнаружил, что не в силах приспособиться к изменившемуся миру? Ее передернуло, ей не хотелось сочувствовать отцу, но что-то в голосе Малькольма напомнило ей отца, когда тот бывал почти трезв. Его взгляд в те редкие минуты выражал то же отчаянное нежелание вспоминать прошлое, которое она сейчас прочла в темных глазах Малькольма.

— Прости, Малькольм. Я не знала. Он с усилием улыбнулся:

— Да откуда тебе знать? Не застревай на этом. Я стараюсь не растравлять воспоминания. Ну, так о чем шла речь? Ах да, о моем происхождении. Мои знакомые в Нижнем Времени считают меня джентльменом из Британского Гондураса, без семьи или повседневной работы, которая могла бы отвлечь меня от подобающего джентльмену образа жизни. Мне просто посчастливилось иметь состоятельных, несколько сумасбродных друзей, оплачивающих мои поездки из дальних краев, в особенности американцев. Это помогает объяснить, почему я шастаю с моими заокеанскими приятелями-туристами по разным местам. Жители Лондона восьмидесятых годов прошлого века считают американцев неотесанными провинциалами, почти дикарями.

Марго фыркнула:

— Как это грубо.

Конни рассмеялась:

— Милочка, да ты и половины всего еще не знаешь. В викторианском Лондоне классовое сознание достигало прежде немыслимых крайностей. — Она показала рукой на британский отдел своего салона-магазина. — Вот почему я держу такую разнообразную коллекцию для Британских Врат. Одежда говорит буквально все о твоем общественном положении. Стоит тебе надеть один неподобающий предмет туалета, и ты превратишься в посмешище…

— Или даже хуже, — вставил Кит.

— …но если ты оденешься правильно, то просто сольешься с общим фоном и станешь невидимой. Малькольм кивнул: