– Ты последний остался. Иди мойся.

Какое же это счастье – горячая вода и пышущий жаром дубовый веник. Все эти радости остались в прошлой жизни, а теперь вот вернулись. Аким Петрович вошел без стука, забрал веник, кивнул на полок, велел:

– Ложись.

Оказалось, Федор ровным счетом ничего не знал об удовольствии. Его измученное тело оживало под хлесткими ударами веника, пропитывалось смолистым духом, замирало от восторга, когда от воды шипели докрасна раскаленные камни, окутывали все густым, почти невыносимо горячим паром.

А в предбаннике его ждали глиняный кувшин, полный холодного квасу, чистая одежда, зеркало и опасная бритва. Федор пил жадно, за один присест осушил кувшин почти наполовину, и, только утолив жажду, осмелился заглянуть в зеркало.

Из зеркала на него смотрел чужак – постаревший, заматеревший, с незнакомым стальным блеском серых глаз. Сколько месяцев он не видел собственное отражение? Много. И русые волосы успели отрасти, а борода так и вовсе начала завиваться кольцами, как у деревенского мужика.

Он брился долго и старательно, с удивлением наблюдая за тем, как снова меняется отражение в зеркале, как косматый мужик превращается в молодого парня с тонким, похожим на ласточкин хвост шрамом на правой щеке. Федор улыбнулся. Старик ошибся, не серебряная жила его пометила, а Айви черкнула по щеке острым ласточкиным крылом.

Аким Петрович вошел в предбанник, когда Федор уже закончил бриться, оглядел гостя критическим взглядом, кивнул:

– На Евдокию ты, конечно, нисколько не похож, но кто вообще видел ее племянника?

– А кто такой Степочка? – спросил Федор, заправляя чуть великоватую рубаху в штаны.

– Сын.

– Одежда почти новая, почему он сам ее не носит? Растолстел?

– Умер, – ответил Аким Петрович таким тоном, что задавать вопросы вмиг расхотелось. – И Евдокию о сыне не расспрашивай. Захочет – сама расскажет. Пойдем ужинать, стол уже накрыт.

Стол накрыли в главной комнате, которую Федор про себя назвал каминной. Наверное, это был добрый знак, подтверждение тому, что гостя пусть и не признали своим, но приняли.

Айви стояла у окна, теребила кончик косы. Платье на ней было не то, что днем. Федору показалось, что гораздо наряднее, с затейливой вышивкой на рукавах и по подолу. На Федора она смотрела удивленно, словно видела впервые. А впрочем, вот такого, похожего на нормального человека, так и точно в первый раз. Интересно, ей понравилось то, что она увидела? По серебряным глазам было не понять, а потом Айви и вовсе отвернулась к окну, лишь едва заметно кивнула в знак приветствия.

– Евдокия ушла? – Аким Петрович привычно занял место во главе стола.

Айви снова кивнула.

– Вот ведь упрямая баба! Говорил же, незачем мотаться по лесу на ночь глядя, предлагал остаться. А вы чего стоите? Снова не голодны? Садитесь, ужин стынет.

Айви шагнула к столу, и Федор запоздало вспомнил о правилах хорошего тона, придвинул ей стул.

– Ишь, какие церемонии, – хмыкнул Аким Петрович, берясь за вилку. – Ты смотри не переборщи с церемониями. Тут народ простой, вот такие выкрутасы не любит.

– А что любит? – спросил Федор, пытаясь скрыть смущение.

– А что любит, про то в обществе порядочных барышень не говорят.

Теперь уже хмыкнула Айви, посмотрела на деда с вызовом, а потом, едва улыбнувшись, придвинула к Федору блюдо с запеченной курицей.

– Попробуй. Айви хорошо готовит. Не хуже Евдокии, если по острову не бегает и не занимается всякой ерундой.

На «ерунду» Айви, кажется, нисколько не обиделась и на Федора она теперь смотрела смело, взгляда не отводила, только вот в разговоре не участвовала. Да и не было особого разговора, все самое важное Аким Петрович сказал днем.

Федору было хорошо. Так хорошо в последний раз ему было в родительском доме. Вот только злоупотреблять гостеприимством не стоит. Поэтому из-за стола он вставал хоть и с неохотой, но решительно, и когда во взгляде Айви заметил разочарование, почувствовал себя самым счастливым человеком на земле. А потом подумал, что, возможно, они еще встретятся во сне, и сердце забилось быстро-быстро.

О чем подумал Аким Петрович, Федор не знал, но выражение лица его из расслабленного, почти благостного, сделалось настороженным, и на внучку он посмотрел с тревогой. Хорошо хоть ничего не сказал.

Снаружи уже сгустились сумерки, но луна еще не взошла, потому до сеновала идти приходилось осторожно, доверяя скорее памяти, чем зрению. На сено он упал с разбегу, застонал от боли в боку, перекатился на спину и закрыл глаза.

Вот только сон все никак не шел. Зато потянуло к озеру. Нет, зов был едва различим, как назойливый писк комара, просто захотелось пройтись. Небо к этому времени расцвело звездами. Света от них хватало, чтобы различать путь и не расшибиться о камни.

Озеро было тихим, вода привычно отливала серебром, а остров казался черной громадиной. С берега он выглядел не таким большим, каким был на самом деле. Теперь Федор знал это наверняка. Знание это вселилось в него с озерной водой, просочилось из Нижнего мира. На память пришел сундук, полный золота. Федор запомнил то место, как запомнил и рельеф дна. Интересно, существует ли сундук на самом деле?

Вода тихо плескалась о прибрежные камни, шептала что-то непонятное. Зов усилился, но душу наизнанку не выворачивал, зудел себе и зудел. Поэтому в озеро Федор вошел без страха, как был, в одежде. И пошел вперед, вглядываясь в отражение убывающей луны. На рогах луны ему теперь виделись желтые огни, и это было красиво, как золотые монетки. Если достать их со дна, получатся сережки для Айви. Носит ли Айви сережки? Конечно, ей бы больше подошло серебро, но золото тоже красиво. Вот они – огоньки, совсем близко, только руку протянуть. Или нырнуть.

Федор бы и нырнул, да вот только мешал поднявшийся вдруг ветер. Ветер тянул за рубаху, хватал за руки, не пускал. Федор отмахнулся, не оборачиваясь. Что ему ветер, когда впереди такая красота! И ветер стих, угомонился. А потом в затылке вдруг стало очень больно, и золотые огни померкли…

Федор пришел в себя на берегу. Он лежал на земле в насквозь мокрой одежде, и голова раскалывалась от боли. Федор застонал, потрогал затылок, поднес к глазам окрашенную кровью руку. В свете луны кровь казалась черной. Он попытался сесть и услышал тихий всхлип.

Айви стояла перед ним на коленях, в мокром, прилипшем к телу платье, с мокрым от слез лицом.

– Айви! – От радости он и думать забыл о боли. Или боль и в самом деле прошла? – Айви, что ты здесь делаешь? – Без грозного Акима Петровича он и думать забыл об этикете и правилах хорошего тона. – С тобой все в порядке? – Ведь тот, кто напал на него, мог напасть и на Айви тоже.

Она замотала головой, стерла со щек слезы, осторожно пощупала его затылок и вздохнула с облегчением.

– Все хорошо. – Федор поймал ее руку, поцеловал в раскрытую ладонь. – Но нам лучше вернуться в дом. Здесь кто-то был, на меня напали. Пойдем, Айви!

Он попытался поставить ее на ноги, но она протестующе замотала головой, взяла с земли камень, а потом ткнула себя пальцем в грудь. В обтянутую мокрой тканью грудь… И Федор враз позабыл обо всем на свете: и о нападении, и о правилах приличия. Стоял, смотрел и ровным счетом ничего не понимал из того, что она пыталась ему объяснить. Айви злило его непонимание, серебряные глаза ее теперь светились не от слез, а от досады. Она снова взяла в руку камень, замахнулась им на Федора, отшвырнула в сторону, опять указала пальцем на себя, а потом сложила ладошки в молитвенном жесте, словно просила у него прощения.

– Айви, это ты меня ударила? – Он не верил своим глазам, не хотел верить.

Она кивнула и по-детски шмыгнула носом.

– А… зачем? – Федор все еще ничего не понимал, не верил, что Айви могла намеренно причинить ему боль. – Ты нечаянно, да?

Это было глупо, но лучше глупость, чем то, что она пыталась ему сказать.

Айви мотнула головой, сердито притопнула ногой, а потом вдруг вытянула перед собой руки, закатила глаза и дерганой сомнамбулической походкой направилась к озеру. У самой кромки воды она обернулась и указала пальцем уже на Федора. В этот момент он все понял и все вспомнил. Зов оказался куда коварнее, чем он думал. И куда сильнее. Если бы не Айви, еще одним мертвецом на озерном дне стало бы больше.