Привстав на своем ложе, она спросила ледяным тоном:

– И где же вас на этот раз черт носил?

Лариса тоже села и начала всматриваться. Взгляд ее не сулил ничего доброго. Левашову как минимум.

– Да о чем ты? – стараясь, чтобы голос звучал естественно, первым ответил Олег. – Полчаса всего… Ну, сидели, разговаривали. Ну да, по сто грамм приняли, конечно…

– Никогда ты врать не научишься, – махнула рукой Лариса. – Знаю я ваши полчаса. И год могли прошляться. Давайте, колитесь, а то хуже будет…

Левашов, конечно, не выдержал. Другого выбора ему не оставалось. Остальным, впрочем, тоже. Не пристало взрослым серьезным мужикам запираться и отнекиваться, как застигнутым за курением в школьном туалете пацанам. Ну и пусть его, думал Андрей, прислонившись к мягкой спинке дивана, наслаждаясь покоем, близостью Ирины и очередным переходом от смертельного риска к безответственности и безопасности. А главное – концом депрессии.

Ароматный ликер пригубливал просто так, ради вкуса и запаха, отмечая для следующих литературных записей, насколько отличается восприятие той же самой жизни, когда меняется одна-единственная из ее составляющих. Ему не приходилось страдать хроническими, изматывающими, безнадежными телесными болезнями, душевными – тем более, но сейчас он впервые понял, как это ужасно и каким счастьем может быть избавление.

Олег рассказывал о возвращении на Валгаллу, о битвах с монстрами, о Базе, Учебном лагере, Дайяне и ее воспитанницах подробно и ярко, при этом тщательно пропуская ненужные, неуместные здесь и сейчас подробности. В самом начале Андрей поймал его взгляд, едва заметное подмигивание. Не перебивай, мол, не вмешивайся и не ляпни чего-нибудь лишнего.

Да уж конечно, практиканточки – это никого, кроме нас, не касается.

А в целом получалось у Левашова хорошо. Литературно. Достоверно и без натуралистических подробностей.

Шульгин слушал, потягивая коньяк и благодушно улыбаясь.

«Стоп», – сказал себе Новиков, когда мягкая ладонь Ирины коснулась его руки. Она наверняка что-то почувствовала. Его внутреннюю напряженность, или никому другому не заметную фальшь в словах Левашова. Так и на самом деле – ей слушать рассказ Олега – как старослужащему капитану Максиму Максимовичу излияния прапорщика Печорина о Кавказской войне. Его сразу охватило чувство любви к ней, благодарности за ласку и понимание, желание тут же, не стесняясь окружающих, начать целовать сначала эти милые пальцы, потом выше, выше, шею, лицо…

«Стоп! Это – опять симптомчик. Переход из депрессивной фазы в маниакальную». – Новиков был достаточно начитан в популярной медицинской литературе, да и многолетнее общение с Шульгиным кое-чего стоило.

Вот на чем его подловили дуггуры! Ни к чему им было проникать в глубины его изощренного интеллекта и гасить способности кандидата в Держатели. Попали в болевую точку древних мозговых структур. Сидела там от общих обезьяноподобных предков унаследованная склонность к циклотимии.[1] Все гуманоиды, в силу специфических особенностей эволюции мозга, в качестве расплаты за разум обязательно оказываются привязанными к психическому маятнику, раскачивающемуся между шизофренией и циклотимией. А там уж как кому повезет.

Слава богу, что шизофрения – не его удел. Было бы гораздо противнее. Значит, большую часть жизни он прожил при акцентуации в сторону гипоманиакальности. Отсюда оптимизм, веселость, бесшабашность, способность к стремительным и неизменно верным решениям, озарениям и тому подобное.

Тем страшнее оказался провал в подспудно копившуюся депрессивность.

Андрею сейчас хотелось радоваться жизни со всей разнузданностью. Но самоконтроль сохранялся.

«Как наилучшим образом дать выход этой вспышке?»

Ответ явился сам собой.

– Сашка, найди мне гитару!

Новиков очень давно не пел в компаниях, времена и самоощущение чересчур резко изменились. Как бы не ошибиться – Альбе с космонавтами пел последний раз или офицерам-корниловцам после взятия Каховки? Наверное, тогда. После – было не в настроение.

Ну и ладно!

Шульгин на минутку вышел из комнаты, вернулся с инкрустированной перламутром шестистрункой. Андрей бегло ее осмотрел, попробовал взять несколько аккордов. Гитара была великолепна, под его руку настроена.

Лариса смотрела на Новикова странным взглядом. По-своему, но чувствовала, что какие-то изменения и в Левашове, и в остальных произошли.

Андрей, утрированно подражая признанным (и призванным) в аристократических кругах исполнителям, сбросил с плеч куртку, лихо хлопнул рюмку, отошел в угол, откуда акустика обещала быть правильной, поставил ногу на резной табурет.

Еще раз пробежал пальцами по ладам. Годиться.

Ему захотелось спеть нечто разнузданное, отвязное, на грани пристойности, а то и за ней, типа частушек, что орут крепко выпившие мужики и бабы в среднерусских деревнях, но он сдержался. Джентльмен остается джентльменом, даже когда у него начинает сносить крышу.

Пожалуй, исполним вот что:

Новиков сам почувствовал, что получилось. Лариса даже захлопала в ладоши, не сдержавшись.

– Давай еще…

Андрей мельком взглянул на Ирину. У той песня восторга не вызвала.

Хорошо. А что бы для нее вспомнить?

Потянуло спеть нечто однозначное и оптимистическое, вроде: «Я уходил вчера в поход, в далекие края, платком махнула у ворот любимая моя…», но само собой вышло чуть-чуть иначе.

Словно бес под руку толкал.

Главное, первые аккорды под текст подобрать…

Пошло…