– Мы уже трупы, – с подскуливанием отозвался Ерш. – Мы все сдохнем. Она сожрет нас всех. Всех. Господи, за что?!

– Проклятье! – Кулич пошуршал ладонью по столу, потом отошел к шкафчику, нашел часы, вынес на свет фонаря. – Ёпэрэсэтэ, еще только половина первого! Вся ночь впереди…

– Вот потому она и не торопится, – пояснил Ерш. – У нее времени много. Играется, как котяра с мышами. Жрать будет не торопясь.

– Я отдам! – внезапно заорал в окно первый из проклятых. – Всё, всё, мы сдаемся! Я отдам эти проклятые деньги! Уходи!

Сгребя брошенные на столе купюры, он подступил к двери, отодвинул засов, выглянул, потом медленно, держа наготове ружье, выбрался наружу, пересек двор и вышел на линию.

Вокруг все было тихо до хруста. Лягушки на болотине – и те не перехрюкивались извечной ночной песней; даже комары пропали куда-то все до единого. Ускорив шаг, Кулич дошел до перекрестка, уже смелее повернул к сектантам – его никто не преследовал и не подгонял.

В ашраме только-только наступило некоторое успокоение, последователи учения любви и доброты пили чай, наделав бутербродов с сосисками и кетчупом. Аргумент насчет сои подействовал практически на всех. Поэтому при подходе проклятого, Варнак предпочел тихо выйти в молельный зал – чтобы не случилось новой нервотрепки.

Бандит вежливо стучать так и не научился – опять пихнул входную дверь и вломился в дом, хотя на этот раз и был без маски. Увидев одиноко стоящего Еремея, сунул ему в карман брюк купюры:

– Вот, забирай к чертям свои деньги и снимай проклятие.

– Я же предупреждал, – покачал головой Варнак, – за зло воздается троекратно. Здесь не хватает еще двадцати тысяч.

– Снимай проклятье, я сказал!!! – заорал Кулич и вскинул ружье, уперев дуло ему под подбородок. – Снимай, или башку отстрелю нахрен!

– Ты кое-что забыл, – ухмыльнулся леший и крепко перехватил стволы чуть ниже мушки. – Твое проклятие здесь.

И он указал глазами на дверь, в которую как раз протискивался нахватавший где-то репейников Вывей.

– А-а-а! – Бандит зарычал, пытаясь повернуть ружье, но Варнак держал его крепко.

Волк оскалился и кинулся вперед. Грабитель рванул оружие в последний раз, но повернуть двустволку так и не смог и, бросив, метнулся на веранду. Вывей затормозил, развернулся и не спеша потрусил обратно к двери.

Еремей прошел следом, выпустил волка на улицу, потом сложил ружье пополам, отделил цевье с запором, сунул в задний карман, оставшиеся же бесполезные половинки, подойдя к Куличу, повесил тому на шею:

– На сегодня я сумеречного зверя отзываю. Не хочу ашрам кровью твоею марать. Так что иди. До завтра можешь отдохнуть.

Полуобняв гостя, леший почти дружелюбно проводил его до двери и настойчиво выпихнул в темноту. Вынул цевье, покрутил в руках. После короткого колебания забросил на печь. И только после этого обратил внимание на царящую на кухне тишину. Все члены секты изумленно следили за его небрежными манипуляциями.

– Вот, вернули, – спохватился он, доставая деньги и разглаживая их. – Боюсь только, остальных двадцати тысяч нам не видать. Ханурики, скорее всего, предпочтут сдернуть на рассвете куда подальше и больше в здешних землях по гроб жизни не покажутся.

– Рома… Ты кто? – шепотом спросил Нирдыш.

– Кто я? – вздохнул Варнак, пожал плечами. – Как тебе объяснить? Я тот, против кого не поможет даже самый лучший персидский амулет. Кстати, чай здесь наливают только носителям чистых помыслов – или повелителю проклятий тоже дадут небольшую чашечку?

– Ты не боишься никаких амулетов, или только персидских? – наивно поинтересовалась Юля.

– Никаких. Я смертный. Такой же, как вы. А амулеты действуют только на вечные создания. На хранителей, лихоманок и еще кое-кого из этого племени.

– Значит, ты умеешь накладывать проклятия? – переспросил Нирдыш. – Ты повелеваешь духами и демонами?

– Не повелеваю, – отрицательно мотнул головой леший. – Скорее, дружу. Если не враждую. Поэтому я не самый лучший из друзей. Рядом со мной очень легко влипнуть в неприятную историю.

– Ты хороший, Рома. – «Конопушка» вынесла ему из кухни большую чашку чая. – Ты ведь не уйдешь, правда? Учительница научит тебя любить и быть добрым. Она умеет. Она самая лучшая.

– Простите, Галина Константиновна, – принял от Юли чашку Варнак, – но, боюсь, карма привела меня сюда вовсе не затем, о чем мы подумали сначала. Это была мировая гармония в действии. Испытание случилось именно тогда, когда имелось средство его преодолеть. Увы.

– Ты рано опускаешь руки, брат мой, – ответила старшая, затиснутая в самую глубину кухни, к черному окну с отблесками лампы. – Если ты был нужен нам для спасения, то, может статься, и мы тоже нужны тебе? Нужны для спасения твоей души. Ничего не случается просто так. Если к нам пришел именно ты, а не обычный участковый, – значит, это нужно и тебе.

– Боюсь, вы ошибаетесь, Галина Константиновна, – покачал головой Еремей. – Я уже получил свой урок.

– Почему-то все и всегда считают, что я ошибаюсь, – поморщилась старшая. – Так я никогда не получу своего просветления. Расскажи хотя бы ты, в чем мое заблуждение?

– У вас слишком хорошо. Любовь, добро, совершенство. Ваш ашрам напоминает прекрасную цветочную клумбу, распустившуюся под весенним солнцем. Беда в том, что в нашем мире слишком много баранов, которые воспринимают цветы и травы исключительно как еду. И чтобы клумба существовала, рядом с нею должен обитать злобный клыкастый волк, сжирающий баранов, которые идут в эти цветы топтаться. Гнусный, подлый и безжалостный зверь с руками по локоть в крови.

– Ты хочешь сказать, что мы имеем возможность быть честными и безгрешными только потому, что кто-то другой принимает наши грехи на себя? – мгновенно поняла его основательница ашрама.

– Я хочу сказать, что согласен на эту ношу. Пусть я буду проклят, но пусть рядом со мною расцветают счастье и красота.

– Ты говоришь ужасные вещи.

– Такова цена гармонии. Кто-то должен ее заплатить.

– Великий учитель был прав, – кивнула старшая. – Добро живет в каждом человеке. И мы должны любить каждого, если только он сам не откажется от нашей любви. Я люблю тебя, повелитель проклятий, и я рада, что ты переступил порог нашего дома.

Галина Константиновна не без труда выбралась из глубины кухонки, подошла к Варнаку, обняла его, поцеловала и удалилась в свою келью. Следом к лешему подскочил Нирдыш:

– Рома, ты научишь меня накладывать проклятья?

– Легко. Иди и запишись в секцию бокса.

– Зачем? – не понял сектант.

– Чего тут непонятного? Чтобы обрести любовь и доброту, нужно посвящать по десять часов в день безделию и созерцательности. Чтобы накладывать проклятия – десять часов в день нужно учиться вкладывать ненависть в каждый удар. Пять-шесть лет медитаций – и ты поднимешься до уровня просветленного уже и в моем черном деле. Ты не видел, Тоша не приходила? Вроде, поздно уже.

– Наверное, и не придет. В общаге осталась. Она там часто ночует. А ты пробовал медитировать во время бокса?

– Пробовал. Три раза. Называется «нокаут», – ответил Варнак и пробрался мимо него в кухню на освободившееся место. Как он понял, выселять его за «черную магию» никто не собирался, а больше его ничто не беспокоило. Хотя без волоокой Маалоктоши было, конечно, скучновато.

– Постой, Рома, – пошел следом Нирдыш. – Ты хочешь сказать, служить злу труднее, чем добру?

– А ты сомневался? Посмотри на Галину Константиновну. Каждый день она собирает вас на медитации, каждый раз она выбирает вам нужные упражнения. Получается, она подчиняет вас своей воле. А значит – совершает насилие. И тем самым творит зло. Когда в ашраме нечего есть, она вынуждает вас работать. И тем самым творит насилие. А насилие – это зло. Именно поэтому, в отличие от вас, она никогда не получит просветления. Она совершает поступки. В этом мире любой созидатель, хочет он того или нет, творит зло. Даже для того, чтобы построить храм, и то нужно расчистить участок, убрать дерн, выкорчевать корни, срубить лес. И за каждый из этих поступков строителя можно обвинить в злобе и жестокости. Не творит зла лишь тот, кто не делает ничего. А ничего не делать, согласись, куда проще, чем строить, воспитывать и даже повелевать.