Лук оказался совсем никудышным. Хотя с виду он сохранился совсем неплохо, тетива не тянулась совсем, и прицел был сбит. Стрелок сразу понял, что тут уже ничего не исправишь. Даже если перетянуть тетиву, как подновить трухлявую древесину? Стрелы улетали недалеко, но последняя вернулась назад мокрой и скользкой. Когда мальчик спросил, сколько там до воды, стрелок только пожал плечами, но про себя он отметил, что если придется стрелять из лука по-настоящему, то реально можно рассчитывать ярдов на шестьдесят – да и то если очень повезет.

А рев реки становился все громче, все ближе.

Во время третьего периода бодрствования, после того как они миновали станцию, впереди опять показался призрачный свет. Они въехали в длинный тоннель, прорезающий толщу камня, отливавшего жутковатым свечением. Влажные стены тоннеля поблескивали тысячей крошечных переливчатых звездочек. Мальчик назвал их из-купаемыми. Все вокруг приобрело налет какой-то тревожной ирреальности, как это бывает в комнате ужасов в парке аттракционов.

Свирепый рев подземной реки летел им навстречу по гулкому каменному тоннелю, который служил как бы естественным усилителем. Но вот что странно: звук оставался всегда неизменным, даже тогда, когда они стали приближаться к точке пересечения, которая, как был уверен стрелок, должна находиться впереди по ходу – судя по тому, что стены тоннеля начали расступаться. Угол подъема сделался круче.

Рельсы, залитые призрачным светом, уходили прямо вперед. Стрелку эти скопления из-купаемых напоминали трубки с болотным газом, которые иногда продавали в качестве украшений на ярмарке в честь Большой Жатвы; мальчику – неоновые лампы, протянувшиеся в бесконечность. Но в этом мерцающем свете они оба разглядели, что стены тесного тоннеля действительно расступаются и обрываются впереди двумя зазубренными длинными выступами над провалом тьмы – пропастью над рекой.

Пути продолжались и над неведомой бездной – по мосту возрастом в вечность. А на той стороне, в невообразимой дали, маячила крошечная точка света: не призрачное мерцание камней, не отраженное свечение, а настоящий, живой свет солнца – точечка, крошечная, как прокол от булавки в плотной черной материи, и все же исполненная пугающего смысла.

– Остановитесь, – попросил мальчик. – Пожалуйста, остановитесь. На минуточку.

Стрелок безо всяких вопросов отпустил рычаг. Дрезина остановилась. Шум реки превратился в непрестанный рокочущий рев. Неестественное свечение, исходящее от влажных камней, стало вдруг отвратительным и ненавистным. Только теперь, в первый раз, стрелок почувствовал прикосновение омерзительной лапы клаустрофобии и настоятельное, неодолимое побуждение выбраться отсюда, вырваться из этой гранитной могилы.

– Нам придется проехать здесь, – сказал мальчик. – Он этого хочет? Чтобы мы поехали на дрезине над этой… над этим… и упали туда?

Стрелок знал, что ответ будет – нет, но сказал так:

– Я не знаю, чего он хочет.

Они спустились с платформы и осторожно подошли к краю провала. Камень под ногами продолжал подниматься, пока внезапно не оборвался крутой отвесной стеной, уходящей в пропасть. А рельсы бежали дальше – над чернотой.

Стрелок опустился на колени и глянул вниз. Он разглядел замысловатое, почти неправдоподобное сплетение стальных распорок и балок, теряющихся в темноте, в водах ревущей реки. Эти балки служили опорой грациозно изогнутой арки моста, проходящего над пустотой.

Он представил себе, что могут сделать со сталью вода и время в своем убийственном союзе. Сколько осталось действительно прочных опор? Мало? Всего ничего? Считанные единицы или, может, вообще ни одной? Перед его мысленным взором вдруг возникло лицо той мумии, и ему вспомнилось, как плоть, казавшаяся с виду прочной, рассыпалась в пыль, едва он прикоснулся к ней пальцем.

– Пойдем пешком, – сказал он, внутренне приготовившись к тому, что мальчик опять заупрямится, но тот первым ступил на пути и уверенно зашагал по стальным плитам моста, поверх которых были положены рельсы. Стрелок двинулся следом, стараясь держаться поближе к парнишке, чтобы успеть подхватить его, если Джейк вдруг оступится.

Стрелок чувствовал, как его кожа покрывается липкой испариной. Эстакада давно прогнила. Настил моста бренчал у него под ногами, легонько покачивался на невидимых тросах, сотрясаемый бурным потоком, что гремел внизу. «Мы – акробаты, – подумал он. – Смотри, мама, тут нету сетки. Смотри, я лечу».

Один раз он даже встал на колени и внимательно осмотрел шпалы, по которым они шагали. Шпалы прогнили, а рельсы были изъедены ржавчиной (и по вполне очевидной причине: теперь стрелок чувствовал на лице токи свежего воздуха, который, как известно, друг всякой порчи. Значит, поверхность уже совсем близко). Стрелок ударил по ним кулаком, и проржавелый металл затрясся. В какой-то момент у него под ногами раздался предостерегающий скрежет. Ощущение было такое, что стальное покрытие вот-вот проломится. Но стрелок уже миновал опасное место.

Мальчик, само собой, весил на добрую сотню фунтов меньше стрелка, и для него переход должен быть относительно безопасным – если дальше не будет хуже.

Брошенная дрезина уже растаяла во мраке. Каменный пирс – тот, что слева – протянулся еще футов на двадцать вдоль рельсов: дальше, чем правый. Но и он тоже быстро закончился, и теперь они шли над пропастью безо всяких боковых ограждений.

Сперва им казалось, что крошечная точка дневного света на той стороне нисколько не приближается, а остается все такой же дразняще далекой (если вообще не отступает прочь с той же скоростью, с какой они продвигаются к ней – это было бы настоящее волшебство), но постепенно стрелок осознал, что пятно света становится шире и ярче. Пока оно еще было вверху, но рельсы неуклонно шли на подъем.

А потом вдруг мальчик вскрикнул и отпрянул в сторону, взмахнув руками. Какой-то миг он балансировал на самом краю, но этот миг показался стрелку невообразимо долгим, а потом снова шагнул вперед.

– Она едва подо мной не обвалилась, – сказал он тихо и совершенно безучастно. – Там дырка. Вы переступите, если не хотите грохнуться вниз. Саймон говорит: сделать гигантский шаг.

Стрелок знал эту игру, только у них она называлась «Матушка говорит». В детстве они часто в нее играли: он, Катберт, Джейми и Алан. Но он не стал ничего говорить, а просто переступил через опасное место.

– Возвращайтесь назад, – сказал Джейк без улыбки. – Вы забыли сказать: «А можно мне?»

– Прошу прощения, я не подумал.

Шпала, на которой оступился мальчик, почти полностью отлетела и раскачивалась теперь над пропастью на проржавелой заклепке.

Вверх. По-прежнему – вверх. Эта дорога была как кошмарный сон: она казалась намного длиннее, чем была на самом деле. Даже воздух как будто сгустился и стал как патока; у стрелка было странное ощущение, словно он не идет, а плывет. Снова и снова его преследовала безумная, навязчивая мысль о жуткой пустоте между прогнившим мостом и рекой внизу. Ему представлялись яркие живые картины, как это будет: скрежет металла, уходящего из-под ног, тело клонится в сторону, руки пытаются ухватиться за несуществующие перила, подошвы со скрипом скользят на предательской проржавелой стали, а потом он срывается вниз и летит, переворачиваясь на лету. Теплая струя заливает пах – это подвел мочевой пузырь. Ветер хлещет в лицо, треплет волосы, оттягивает веки, так что даже глаза не закроешь. Он мчится навстречу темной воде… быстрее, еще быстрее… опережая свой собственный крик…

Металл под ногами заскрежетал, но стрелок решительно шагнул вперед, он не ускорил шага и старался не думать о пропасти внизу, о том, сколько они уже прошли и сколько еще осталось пройти. Он старался не думать о том, что парнишкой придется пожертвовать и что теперь наконец цена его чести почти что определена. Договоренность почти достигнута, и скорее бы уж все разрешилось!

– Тут не хватает трех шпал, – спокойно сообщил мальчик. – Я буду прыгать. Давай, Джеронимо! Вперед!