[1]

– Вон поехала жена Тодда, – сказал я.

Хоумер Бакланд посмотрел на движущийся мимо маленький «ягуар» и кивнул. Женщина помахала ему рукой. Хоумер снова кивнул большой косматой головой, но рукой в ответ не махнул. У семьи Тоддов был большой летний дом на берегу Касл-Лейк, и он присматривал за ним с незапамятных времен. У меня создалось впечатление, что ко второй жене Уэрта Тодда Хоумер относится настолько же неприязненно, насколько хорошо он относился к его первой жене, Офелии Тодд.

Этот разговор произошел два года назад. Мы сидели на скамейке перед магазином «Беллс»: я с апельсиновой газировкой, Хоумер со стаканом минеральной воды. В октябре в Касл-Роке спокойно. Кое-где в коттеджах на берегу озера по выходным еще бывают люди, но агрессивная, хмельная летняя круговерть к этому времени уже заканчивается. Охотники же с их большими ружьями и дорогими лицензиями, приколотыми к оранжевым шапкам, приезжают обычно позже. Урожай почти везде уже убран. Ночами бывает прохладно, и от этого хорошо спится, а мои старые суставы в октябре еще не ноют. Небо над озером в это время более или менее чистое, с медленно ползущими большими белыми облаками. Мне всегда нравилось, что они такие плоские снизу и серые, словно предзакатная тень. Я могу долго смотреть, как солнце отражается в водах озера, и это никогда мне не надоедает. Именно в октябре, сидя на скамейке перед «Беллс» и глядя на далекое озеро, я чаще всего жалею, что мне уже нельзя курить.

– Она гоняет не так быстро, как Офелия, – сказал Хоумер. – Меня всегда удивляло, что у женщины, которая действительно умеет выжать из машины столько, сколько она, такое старомодное имя.

Люди вроде Тоддов, те, что приезжают на лето, на самом деле интересуют нас, постоянных жителей городков штата Мэн, гораздо меньше, чем они думают. Постоянные жители предпочитают свои собственные истории о любви и ненависти, свои скандалы и слухи о скандалах. Когда тот тип, что разбогател на текстиле, застрелился, Эстонию Корбридж с ее рассказом о том, как она нашла его и как он все еще сжимал пистолет в коченеющей руке, приглашали на ленчи всего неделю или около того. Зато о Джо Камбере, которого загрызла его же собственная собака, люди говорят до сих пор.

Но это не важно. Просто мы с ними бежим по разным дорожкам. Летние приезжие, они – рысаки, а мы – те, кто не тянет лямку и не надрывается, иноходцы. Но даже при всем при этом местных сильно всколыхнуло, когда в 1973 году Офелия Тодд исчезла. Женщина она была по-настоящему милая и много сделала для нашего городка. Офелия собирала средства для библиотеки, помогала приводить в порядок военный мемориал и все такое.

Правда, летние все любят сборы средств. Стоит упомянуть про сбор денег, как у них загораются и начинают блестеть глаза. Они создают комитет, назначают секретаря и составляют повестку дня. Им это нравится. Но попробуйте вы упомянуть время (если это не время, потраченное на большое шумное сборище, заседание комитета вперемежку с коктейлями), и у вас ничего не выйдет. Ценнее времени для них, похоже, ничего нет. Они его экономят, и, я думаю, если б можно было его консервировать в банках, они бы и этим занялись. Офелия, однако, никогда не жалела своего времени: она не только собирала деньги для библиотеки, но еще и дежурила там. Когда понадобилось драить и чистить военный мемориал, Офелия в халате и с убранными под платок волосами оказалась среди местных женщин, чьи сыновья погибли в трех различных войнах. А когда надо было возить детей на занятия плаванием, вы не реже других могли видеть ее за рулем большого сверкающего пикапа Уэрта Тодда с полным кузовом ребятишек. Хорошая женщина. Не наша, но хорошая. И когда она исчезла, люди заволновались. Хотя горевать никто, пожалуй, не горевал, потому что исчезновение и смерть – вещи разные: когда кто-то умирает – это как отрублено топором, а тут скорее похоже на то, как утекает вода в раковину, но так медленно, что ты понимаешь это, когда только все утекло.

– «Мерседес» она водила, – произнес Хоумер, словно отвечая на вопрос, которого я не задавал. – Двухме-стку спортивную. Тодд его купил для нее году в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом. Помнишь, она возила ребятишек все эти годы, пока у них были занятия? Эти «Лягушки и головастики»?

– Угу.

– Она никогда не выжимала с ними больше сорока, поскольку ребятишки сидели в кузове. Но медленная езда ее всегда раздражала. Про таких говорят «свинцовая нога и подшипник в пятке».

Раньше Хоумер никогда не рассказывал про «своих» летних людей. Но потом умерла его жена. Пять лет назад это случилось. Она перепахивала крутой склон, и трактор опрокинулся вместе с ней. Хоумер тяжело переносил утрату. Года два он горевал, но потом вроде немного отошел. Хотя прежним уже не стал. Похоже было, что он ждал чего-то, ждал своего часа. Проходишь в сумерках мимо его аккуратного маленького дома, а он сидит на веранде весь в дыму, стакан минеральной стоит на перилах, в глазах отражается закатное солнце, и подумаешь – я по крайней мере всегда думал – Хоумер ждет своего часа. Меня это беспокоило гораздо больше, чем я хотел себе признаться. В конце концов я решил, что на его месте я не стал бы ждать чего-то, словно напяливший костюм и наконец-то завязавший правильно галстук жених, который сидит теперь на краю постели в своей комнате на втором этаже и глядит то на себя в зеркало, то на часы над камином, дожидаясь одиннадцати, когда его должны женить. На его месте я не стал бы ждать своего часа, я ждал бы последнего часа.

Но в течение этого периода выжидания, который закончился, когда Хоумер годом позже уехал в Вермонт, он иногда рассказывал о Тоддах. Мне и еще нескольким людям.

– Насколько я знаю, она даже с мужем никогда не ездила быстро. Но когда с ней сидел я, «мерседес» у нее разве что не взлетал.

В этот момент кто-то подъехал к колонке и начал заправлять бак. На машине стоял номерной знак штата Массачусетс.

– Эти новые спортивные машины, которые жгут дорогущий бензин и подпрыгивают каждый раз, когда ты нажмешь на газ, совсем не то. У нее был старый «мерседес» со спидометром, прокалиброванным аж до ста шестидесяти, странного коричневого оттенка. Я как-то спросил у нее, как называется такой цвет, и она сказала, что это «шампань». «Блеск!» – отреагировал я, и она смеялась тогда до упаду. Мне, знаешь, нравятся женщины, которые смеются, когда им не надо объяснять, где смеяться.

Человек у колонки заправил машину.

– Добрый день, джентльмены, – сказал он, приближаясь к ступенькам.

– Добрый день, – ответил я, и он зашел в магазин.

– Офелия всегда искала, где срезать дорогу, – продолжал Хоумер, как будто нас и не прерывали. – Она просто помешалась на коротких дорогах. Я, признаться, никогда этого не понимал. Но она говорила, что сэкономить расстояние – это все равно что сэкономить время. Говорила, что по этому закону жил ее отец. Он был коммивояжером, всегда в пути. Когда ей удавалось, она отправлялась с ним, и он всегда искал короткие маршруты. У нее это тоже вошло в привычку. Я ее как-то спросил, не странно ли, что она сначала тратит время, отдраивая эту старую статую на площади, или возит малышей на занятия плаванием вместо того, чтобы купаться, играть в теннис и надираться, как все нормальные летние, а потом так заводится из-за возможности сэкономить пятнадцать минут по дороге отсюда до Фрайберга, что мысли об этом, возможно, не дают ей спать ночью? Мне казалось, что все это не очень вяжется друг с другом, если ты понимаешь, о чем я. Но она посмотрела на меня и сказала:

«Я люблю помогать кому-нибудь, Хоумер. И я люблю водить машину, по крайней мере когда для меня это вызов, но мне жаль времени, которое уходит на дорогу. Это как с одеждой, которую нужно починить: можно застрочить складку, а можно эту вещь просто отдать. Ты понимаешь?»

«Вроде бы да, миссус», – сказал я, все еще сомневаясь.