[1]

Кажется, был только один случай, когда мне действительно удалось раскрыть преступление на глазах у моего почти легендарного друга, мистера Шерлока Холмса. Я говорю кажется, поскольку память моя изрядно поизносилась на девятом десятке. Теперь же, на подходе к столетнему юбилею, она стала совсем никудышной. Прошлое словно затянуто туманом. И возможно, то был совсем другой случай, но даже если и так, деталей я не помню.

Однако сомневаюсь, что когда-нибудь вообще забуду это дело, как бы ни мешались и ни путались в голове мысли и воспоминания. И считаю, что вполне способен записать все, что произошло, прежде чем Господь Бог навсегда отберет у меня ручку. История эта никоим образом не сможет унизить Шерлока Холмса, поскольку, Господь свидетель, он уже лет сорок находится в могиле. Словом, достаточно, как мне кажется, долго, и пришло время познакомить читателя с событиями тех лет. Даже Лейстрейд, время от времени использовавший Холмса, однако никогда особенно не любивший его, хранил все эти годы полное молчание и ни словом не упоминал о лорде Халле. Что, впрочем, и понятно, учитывая некоторые обстоятельства. Но даже будь эти самые обстоятельства другими, все равно сомневаюсь, чтоб он заговорил. Они с Холмсом вечно измывались друг над другом. И еще мне кажется, в сердце Холмса жила неизбывная ненависть к этому полицейскому (хотя сам он никогда бы не признался в столь низменном чувстве). Тем не менее Лейстрейд по-своему очень уважал моего друга.

День выдался страшно сырой и ветреный, и часы только что пробили половину второго. Холмс сидел у окна, держал в руках скрипку, но не играл, молча смотрел на дождь. Бывали моменты, особенно после нескольких дней, прошедших «под знаком» кокаина, когда Холмс вдруг становился страшно угрюм. А уж если небо упрямо оставалось серым на протяжении недели и даже больше, угрюмству этому, казалось, не было предела. Вот и сегодня он был явно разочарован погодой, поскольку накануне ночью поднялся сильный ветер, и он со всей уверенностью предсказывал, что небо расчистится самое позднее к десяти утра. Однако вместо этого в воздухе сгустился туман, и ко времени, когда я поднялся с постели, лил проливной дождь. И если вы думаете, что что-то могло подействовать на Холмса более угнетающе, чем такой долгий и сильный дождь, то ошибаетесь.

Внезапно он выпрямился в кресле, тронул ногтем струну и иронически улыбнулся. «Ватсон! Вот это зрелище! Самая мокрая ищейка, которую мне только доводилось видеть!».

То, разумеется, был Лейстрейд, разместившийся на заднем сиденье шарабана с открытым верхом. Струи воды сбегали со лба, заливая глубоко посаженные, хитрые и пронзительные глазки. Он выскочил, не дожидаясь пока шарабан остановится, швырнул извозчику монету и затрусил к дому под номером 221В, что по Бейкер-стрит. Он так торопился, что мне на миг показалось – этот маленький человечек пробьет нашу дверь своим телом, точно тараном.

Я слышал, как миссис Хадсон упрекала его за неподобающий вид, говорила, что с него льет ручьем, и как это может отразиться на коврах внизу и наверху тоже; и тогда Холмс подскочил к двери и крикнул вниз:

– Впустите его, миссис X.! Я подстелю ему под ноги газету, если он надолго. Но мне почему-то кажется, да, почему-то я твердо уверен…

И Лейстрейд начал шустро подниматься по ступеням, оставив внизу брюзжащую миссис Хадсон. Лицо его раскраснелось, глаза горели, а зубы – сильно пожелтевшие от табака – скалились в волчьей улыбке.

– Инспектор Лейстрейд! – радостно воскликнул Холмс. – Что привело вас ко мне в такую…

Фраза осталась неоконченной. Задыхаясь от быстрого подъема по лестнице, Лейстрейд заявил:

– Слышал, как цыгане говорят, будто желаниями нашими управляет дьявол. И вот теперь почти убедился в этом. Идемте скорее, дело того стоит, Холмс. Труп еще совсем свеженький и все подозреваемые налицо.

– Вы прямо-таки пугаете меня своим рвением, Лейстрейд! – воскликнул Холмс, иронически шевельнув бровями.

– Нечего изображать передо мной увядшую фиалку, любезный. Я примчался сюда предложить вам дело, раскрыть которое всегда было вашей заветной мечтой. О чем вы говорили раз сто, не меньше, если мне не изменяет память. Идеальное убийство в замкнутом пространстве!

Холмс направился было в угол комнаты, возможно, взять эту свою совершенно чудовищную трость с золотым набалдашником, по неким неведомым для меня причинам полюбившуюся ему последнее время. Но, услышав слова насквозь отсыревшего гостя, резко развернулся и уставился на него:

– Вы это серьезно, Лейстрейд?

– Ну, неужели я стал бы мчаться сюда в такую погоду и в открытом экипаже, рискуя заболеть крупом? – резонно возразил ему Лейстрейд.

Тут, впервые за все время, что мы были знакомы (несмотря на то, что фразу эту приписывали ему бессчетное число раз), Холмс обернулся ко мне и воскликнул:

– Живее, Ватсон! Игра начинается!

По дороге Лейстрейд не преминул кисло заметить, что Холмсу всегда дьявольски везло. Хотя Лейстрейд попросил возницу шарабана подождать, на улице его не оказалось. Но не успели мы выйти из двери под дождь, как послышался стук копыт, и из-за угла выкатила какая-то древняя колымага. Уже само по себе чудо – так быстро найти свободный экипаж под проливным дождем. Мы уселись и незамедлительно тронулись в путь. Холмс сидел как обычно слева, глаза непрестанно обшаривали все вокруг, замечая каждую мелочь, хотя что особенного можно увидеть на улице в такой день… Впрочем, возможно, мне только так казалось. Не сомневаюсь, что каждый пустынный угол улицы, каждая омываемая дождем витрина могли порассказать Холмсу немало – хватило бы на целый роман.

Лейстрейд назвал вознице адрес на Сейвайл-роу, а потом спросил Холмса, знает ли тот лорда Халла.

– Слышал о нем, – ответил Холмс, – однако никогда не имел удовольствия знать лично. Теперь, очевидно, узнаю.

Судовладелец, занимался торговыми перевозками?

– Именно, – кивнул Лейстрейд. – Однако удовольствия узнать его лично вам не светит. Лорд Халл был во всех отношениях и по отзывам самых близких и… гм, дорогих ему людей, человеком крайне противным. Даже грязным, как загадочная картинка в замызганной детской книжонке. Но теперь и с противностью, и грязностью покончено. Сегодня примерно в одиннадцать утра, – тут он открыл крышку карманных часов и взглянул на циферблат, – то есть ровно два часа сорок минут тому назад, кто-то воткнул ему нож в спину. Лорд Халл находился в это время в своем кабинете, сидел за письменным столом и перед ним лежало завещание.

– Стало быть, – задумчиво начал Холмс и раскурил трубку, – кабинет этого малоприятного лорда Халла и является, по вашему мнению, тем идеально замкнутым пространством моей мечты, так? – Он выпустил из ноздрей столб голубоватого дыма и глаза его насмешливо блеснули.

– Лично я, – тихо ответил Лейстрейд, – считаю, что так.

– Нам с Ватсоном доводилось и прежде копать такие ямы, однако воды в них никогда не обнаруживалось, – заметил Холмс и покосился на меня, а затем снова занялся изучением проносившихся мимо нас перекрестков и улиц. – Помните «Пеструю ленту», Ватсон?

Еще бы я не помнил! В том деле тоже была запертая комната, это верно, но там имелись также вентилятор, ядовитая змея и убийца – дьявольски изощренный тип, умудрившийся поместить второе в первое. То было плодом работы жестокого, но блестящего разума, но Холмс все же раскусил этот твердый орешек, и времени ему понадобилось всего ничего.

– Каковы факты, инспектор? – спросил Холмс.

Лейстрейд начал излагать ему факты сдержанным и сухим тоном профессионального полицейского. Лорд Альберт Халл слыл тираном в бизнесе и деспотом в доме. Жена не уходила от него только из страха, а если б ушла, никто не посмел осудить бедняжку за это. Тот факт, что она родила ему троих сыновей, похоже, ничуть не смягчил подхода Халла ко всем домашним делам в целом и к супруге в частности. Леди Халл неохотно говорила об этом, но ее сыновья не унаследовали сдержанности матери. Их папаша, говорили они, не упускал ни единого случая придраться к ней, обругать или раскритиковать в пух и прах. Не упускал он также и возможности выбранить ее за транжирство… Впрочем, не только ее одну, всех членов семьи, когда они собирались вместе. Оставаясь с женой наедине, он совершенно игнорировал ее. За исключением тех случаев, мрачно добавил Лейстрейд, когда вдруг ощущал потребность поколотить несчастную. Что случалось нередко.