Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Ночь была теплой и тихой – по-настоящему летней. На черное-черное небо рассыпали золотой горох звезд, и оттого что звезды беспрестанно мигали, казалось, будто они перекатываются с одного края неба на другой.

Прохожих на улицах не было. Совсем. Окраинный Ленинский район Саратова этой ночью полностью оправдывал свой статус «спального».

По совершенно пустой проезжей части проспекта Строителей тащился дряхлый «бобик» – так в просторечие именуются автомобили патрульно-постовой службы полиции. И тарахтенье доживающего свой век двигателя, похожее на старческий прерывистый храп, вполне гармонично вписывалось в уютную тишину этой ночи.

– Кладбище… – зевнув, оценил обстановку управлявший «бобиком» сержант Леха Монахов – здоровый рыжий парень с нагловатыми глазами. – А ведь лето уже, одиннадцатый час. Самая работа, казалось бы… А, Степаныч?

Сидевший рядом с водителем старший прапорщик Николай Степанович Переверзев не ответил. Он курил, отвернувшись к окну.

– Может, тормознем где-нибудь у круглосуточного, перекусим? – помолчав, снова подал голос Монахов.

Прапорщик и на это высказывание сержанта не отреагировал.

– Жрать охота, – сказал Леха, обращаясь уже к самому себе. – А ты как, басурманин? – громче проговорил он, подняв глаза на зеркало заднего вида. – Жрать, говорю, охота!

Сержант Ибрагимов, задремавший было на заднем сиденье, откликнулся с готовностью:

– Жрать очень охота, да.

– Так я сворачиваю, значит, на Антонова? – вопросительно произнес Монахов, покосившись на прапорщика. – К той стекляшке… Ага, Степаныч?

– Продолжаем движение по маршруту, – не повернувшись, сказал Переверзев.

Монахов цокнул языком и хохотнул.

– Мрачный ты тип, Степаныч, – жизнерадостно, безо всякой досады, проговорил он. – По жизни мрачный, а сегодня что-то вообще… Может, случилось у тебя чего? Ты бы поделился с боевыми товарищами… Нет, ну, правда, слов, что ли, жалко?.. Если в натуре проблемы какие, так выговорись, легче станет. Не-ет, он молчать будет, как сыч, все дерьмо в себе держать. А от этого, между прочим, рак бывает…

Прапорщик обернулся к водителю и посмотрел на него так, что тот немедленно замолчал. Переверзев прикурил очередную сигарету от окурка и неглубоко, с отвращением затянулся.

Старший прапорщик взвода ППС Николай Степанович Переверзев был сорокадвухлетним поджарым мужчиной с изрядной «ленинской» лысиной и вислыми седоватыми усами, пожелтевшими под носом от табака. Косматые пегие брови и резко очерченные морщины на сухом лице и впрямь придавали ему вид человека сурового и неразговорчивого.

– Вас понял… – пробормотал Монахов, переводя взгляд на дорогу. – Молчим-с, ваше сиятельство-с. Где уж нам разговаривать-с…

Сержант был не прав. Переверзев сейчас, пожалуй, действительно нуждался в собеседнике. Да только не в таком, как Леха Монахов. Уж кому-кому, а этому рыжему балбесу Николай Степанович душу распахивать не собирался. Недолюбливал товарищ прапорщик Леху Монахова. За многое. За что, что шел тот по жизни как-то… вприпрыжку. Как первоклассник из школы. Закончил Леха одиннадцать классов, сунулся в политехнический институт. Поступил, но через месяц бросил. Потому что, как сам охотно рассказывал, «надоело». Подал документы в школу милиции. И ведь опять поступил! Даже отучился целых два года. А потом бросил, поскольку и на этот раз – надоело. Отслужил срочную, дембельнулся, с год провалял дурака, пьянствуя и случайно подрабатывая, где попало. А потом вдруг взял, да и снова пошел учиться. И не куда-нибудь, а в духовную семинарию, словно желая соответствовать своей фамилии. Полгода обретался там, за все это время не выпив ни стакана пива, не выкурив ни сигареты – чем как-то и похвастался своему духовнику… И случилась с Монаховым история, без пересказа которой теперь не обходилась ни одна пьянка в отделении. Духовник поволок будущего сотрудника полиции к себе домой. Там усадил за стол, положил перед ним пачку сигарет, поставил бутылку водки, стопку и спросил: «Что губит род человеческий»? «Да вот эта вот гадость и губит», – простодушно ответил Монахов. «Врешь, сукин сын! – вскричал тогда духовник. – Гордыня! Гордыня губит человека, низвергая его к диаволу! Говоря мне, что полгода не курил и не пил, не гордился ли ты собой? Гордился! А значит, наливай и пей! И закуривай! Ибо должен ты победить гордыню свою!»

Честно говоря, Переверзев в правдивость этой истории не очень-то и верил, так как трепачом Монахов слыл первостатейным. Не подвергал прапорщик сомнению только то, что с того памятного разговора с духовником Леха не уставал бороться с гордыней, пока его не вышибли из семинарии за «прегрешения, несовместимые с ношением духовного сана». Очутившись за воротами семинарии, Монахов малость подзавязал, а потом подался в полицию… то есть, тогда еще – милицию. И снова каким-то непостижимым образом оказался для тех, кто ведал кадрами, предпочтительнее прочих кандидатов. И переаттестацию пережил спокойно. Более того, в ту эпоху всеобщего милицейско-полицейского волнения биография Монахова пополнилась еще одним славным эпизодом – это именно он, Леха, после вечерних осторожных посиделок бегал по коридорам отделения с эпичным воплем: «Караул, братцы, в меня вселилась бутылка водки!»

Злило Переверзева, что Монахов играючи открывал себе двери в будущее, а потом так же играючи их и захлопывал. Казалось, возжелает Леха избраться в президенты Российской Федерации – и изберется, не особо при этом напрягаясь. А, поцарствовав недельку, плюнет, скажет свое вечное «надоело» и побредет за кремлевские ворота с ленивой мыслью – куда бы еще податься? А еще злило, что Леха, несмотря на замаячивший уже невдалеке тридцатник, до сих пор не обзавелся семьей. То есть, трижды уже обзаводился и трижды оставлял очередную избранницу, да еще и с новорожденным дитем. И ведь треплется об этом встречному-поперечному, да как треплется – хвалится, героем себя расписывает! Вот чего Николай Степанович никак не мог понять, впихнуть в свою голову. Ведь это горе великое, когда семья распадается и дети остаются без отца, это как жизнь пополам разламывается. Для нормальных людей. А для Лехи – все равно что в другой автобус пересесть…

И главное, что вызывало у Переверзева раздражение – отношение окружающих к сержанту Монахову. Его любили, Леху. Как любят второстепенного юмористического персонажа какого-нибудь привычного телесериала. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь в процессе первого утреннего перекура не спросил в курилке отделения: «Слыхали, что Монах вчера учудил?..» И жены, Лехой оставленные, нисколько на него не обижались, навещали даже! Каждая в свой, отведенный для нее день. График их посещений Леха на всеобщее обозрение вывесил в дежурке…

– Мистика прямо! – снова громко высказался Монахов, прервав ход мыслей Переверзева. – Никого на улице. Повымерли, что ли, все? Вот каждое дежурство бы так. Да, басурманин?

– Да, – податливо отозвался Ибрагимов.

– А если нет никого, чего тогда зря бензин жечь? Сесть бы сейчас где-нибудь на скамеечке с пивком. Да?

– Да, – подтвердил Ибрагимов.

– Только и знаешь, что «дакать», – невсерьез рассердился Леха. – Нет бы разговор поддержать. Чурка ты с глазами… Сдохнешь тут с вами от скуки к хренам собачьим!

Леха Монахов был, наверное, единственным в отделении, кто мог себе позволить именовать сержанта ППСП Алишера Ибрагимова «басурманином» и «чуркой». Другие с Ибрагимовым общались уважительно и аккуратно, даже старшие по званию. Вернее, старшие по званию – особенно аккуратно. Дело в том, что Алишер был, что называется, «племянником своего дяди». Дядя этот занимал немалый пост в системе областного ГУИН и юных родственников мужеского пола имел столько, что при желании мог укомплектовать ими небольшой поселок городского типа. Верный национальной традиции, дядя принимал в судьбе каждого прибывшего в Саратов члена своей многочисленной семьи самое душевное участие. Очевидно, не без основания полагая, что ему не помешают свои люди на руководящих должностях в различных сферах деятельности. Алишеру было уготовано правовое поприще. Ни для кого в отделении не было секретом, что патрулировать улицы он будет недолго – до следующего лета. И как только вузы распахнут свои двери для абитуриентов, сержант Ибрагимов подаст документы в юридический.