Только это не мой случай, тут она опять промахнулась.

— А теперь возьми все, что ты тут сказала, и выкинь в урну, — спокойно посоветовал я. — Это у вас там власть действует изящно, поддавливая, когда надо, пусть даже и так, что вы порой ничего и сделать не можете. А у нас, в России, все происходит грубей и резче — дали тебе пинка, и полетел! Медленно летишь — догонят и добавят. По пиетету к власти ты, дорогая моя, ошиблась адресом, обращаясь к русскому. Мы поколениями стоим с властью стенка на стенку. Да ты и близко не знаешь, что такое произвол и что такое издевательство над людьми! Кого ты учить собралась? И причина моего нежелания валить гвардейцев вовсе не в этом! Все проще и умнее — удрав из городов, я перевоспитался тайгой и тундрой. Убиваю только тогда, когда это действительно необходимо. Понятно? Ни хрена тебе не понятно. Вот и мечтаешь о революциях, а мы этим давно наелись. Наубивались!

Половину по-русски проорал. Или даже больше? Впрочем, они, так же как и я, неизбежно впитывают новые языковые среды, в новом мире без этого никак, может, что и вкурили.

— Все, товарищ Ленни Кальми-Ре. Революционный шалман закончен, неси горячий кофе, нам надо думать, принимать решение.

— И коньяк захвати из кладовой, — обреченно добавил шкипер. Дождался, пока вдруг ставшая послушной овечкой Zicke выйдет из кают-компании, посмотрел на меня, постучав себе по лбу указательным пальцем. — Ребенка ей родить надо бы. Сразу все в мозгах поправится. Не туда энергию направляет девчонка.

— Ули, я тебя умоляю…

Не успели мы с капитаном перевести дух в спасительной тишине, как сильфида появилась вновь. Опять в белом передничке, спокойная, и даже глаза почти без красноты. Водрузив поднос на стол, услужливо поставила чашечки с растворимым кофе, стопочки, а на центр — початую хрустальную бутылку «Хеннесси-Эллипс», что покрепче градусом, и тарелочку с конфетами. Вот такая обывательская жизнь у селектов. А вы говорите, бунтовать, не подчиняться… Ленни поправила салфетки на столе, по очереди чмокнула нас с Маурером в щеку и спокойно села рядом.

— Извините меня, мальчики… Давайте о деле. — Она повернулась ко мне и пообещала: — А с тобой мы окончательно ночью помиримся.

Медленно покачав головой, шкипер задумчиво сказал:

— Прямо и не знаю, Тео… Завидовать тебе или сочувствовать?

Моторку мы засекли сразу же, как только она появилась из-за поворота.

Маурер тут же заглушил двигатель, и «Клевер» в полной тишине поплыл по течению к узкому песчаному островку, не больше трехсот метров длиной. Вытянутый, узкий, лысый, как пустыня, единого кустика нет, что нам и нужно. А нужно, чтобы экипаж выплыл для начала на этот клочок суши.

Пока все идет по плану.

Преследователи тоже заметили безвольно дрейфующее судно, заметались, затормозили, но быстро успокоились и принялись изучать беглеца, больше всего, как я себе представляю, целясь биноклями на пустую ходовую рубку.

Пошли! Похоже, уловка сработает.

Так… Правильно делаете, парни, с кормы подходить к мотоботу нельзя, там стоит ужасный пулемет, и вам нужно успеть выскочить в мертвую зону, если тут скрыт какой-то подвох. Возле турели никого нет, ну и что? Вы же не будете рисковать, вам присмотреться надо, а еще лучше — обойти вокруг «Клевера» пару раз, присмотреться, понять, что тут произошло. Вот и начинайте. Молодцы! Катер, снижая скорость, направился между мотоботом и островком, с расчетом для начала подойти поближе с носовой получетверти. Давайте быстрей, мужики, судно ведь сносит, остров совсем рядом, тактическая диспозиция почти сложилась.

— Что видишь? — нетерпеливо прошипела рядом Ленни.

— Все, — коротко ответил я. — Как дедушка Ленин.

Хорошо, что вы старые книжки про наших пограничников не читали, гвардейцы, а вот мой отец сохранил — сильное воздействие они оказали на огольца, скажу я вам. И теперь я на моторку в бинокль пялиться не буду от края лебедки, не дождетесь, у вас ведь тоже имеется хорошая оптика, что тут думать. Мы уж как-нибудь по старинке, через маленькое круглое зеркальце любимой дамы.

Хорошее место для наблюдения, только слегка вонючее.

Из-за надстройки машинного отделения вверх поднимается столбик едкого масляного дыма, это горит подпаленная тряпка, создает тревожность, подает знаки явного неблагополучия на борту. Мы, может, вообще тут уже кони двинули и ласты на отброшенных копытах склеили в цифру 200. Нас, может быть, какие-нибудь речные пираты так потрепали, что уже и на палубу высунуться не можем.

Давайте, давайте, подходите ближе…

Их трое, как и ожидалось. А вот пулемета, ребята, вам и не дали, пожмотились хозяева! Может, это и разумно: такая техника у любого анклава в большом дефиците, а лобовой штурм мотобота столь малой группой явно не замышлялся.

Вам дико повезло, мужики!

Подплывайте и просто берите беглое судно в свои крепкие руки, докладывайте по мощной судовой рации в Берн, и вперед, за наградами, может, какой-нибудь сарайчик в Давосе вам и отломят. Вот господин Бахманн обрадуется!

У двоих гвардейцев — пистолеты-пулеметы «Солотурн» S1-100, карабинов не вижу. Вряд ли они есть, подняли бы еще раньше, пистолет-пулемет на такой дальности бесполезен. Ну и штатные револьверы на поясе висят, пока сидят — не видно. Напуганный происходящим черноволосый полноватый человек по имени Ромарио, мирный рыбак и владелец катера, похоже, безоружен, либо же его ствол лежит на дне катера. Бесцеремонно забрили сразу по прибытии к причалу. Но и этого несчастного, пусть селектами и припаханного в погоню насильно, мы с весов не сбрасываем — нельзя; кто его знает, возьмет да и пальнет для прогиба перед армейцами.

Оба «маузера» открыто лежат передо мной: легендарный пистолет с пристегнутым прикладом и надежный карабин, который на самом деле полноразмерная винтовка. Думал я вручить пистоль Ленни, для целей прикрытия и исправления возможных ошибок — стреляет из него Zicke весьма неплохо, — да передумал. Завалит кого-нибудь девка, как пить дать, завалит. Уж лучше как-нибудь сам.

Отлично, лодка показалась правильным ракурсом, я теперь хорошо вижу двигатель, можно бить, не опасаясь зацепить бедного итальянца. Дистанция детская, сто пятьдесят метров от силы, даже чуть ближе, мне и оптика не нужна, все вижу.

Катер катится на фоне темного берега. Близится закат, но контрсвет мне не мешает, солнце спряталось за стену деревьев. А светосила у бинокля прославленной фирмы отличная, кажется, что экспозиция раза в три больше, чем на картинке невооруженного взгляда.

А судно все же чуть-чуть качается, самую малость. Но амплитуда постоянная, так что — работаем. Вложились… Нежно…

Ба-бах!

И затвор. Ах, как же хорошо и плавно ходит «болт» у моего «мальчика», ровно, мягко! Ну просто приятно работать, коллеги! Не то что на «мосинке» — видели, поди, в кино, как бойцы затвор дергают, если сами на промыслах не стреляли. Цель опять на месте.

Ба-бах! Ба-бах!

Две дыры по профилю чуть ниже ватерлинии или четыре сквозные, в корпус струйками пошла вода. Не нравится? Что ты…

Ты куда это, человек, под ноги смотри, «Титаник» тонет, зачем тебе сейчас автомат вскидывать, хватай черпак! Нет, не послушается, не слышит он моей мысли, а своя еще не родилась.

Ба-бах!

Четвертая пуля влетела в ствольную коробку «солотурна» и вырвала железку из рук наиболее резкого бойца, крепко отшибая ему руки. А не надо стрелять по нашему «Клеверу», по красивой и прочной белой краске, что никогда не облупляется.

И один патрон оставим.

Еще эхо не утихло, как в дело вступил шкипер, до сей поры сидевший на полу ходовой рубки. Никлаус ждет в машинном, готов по первой же команде выскочить к пулемету. Шкипер утверждает, что подчиненный хорошо из него стреляет, но лучше бы сегодня это умение не проверять и не использовать.

Железный матюгальник на крыше взревел на всю реку длинной немецкой очередью из приличных и не очень слов. Ба! Что я слышу! Заветное «хенде хох»! Довелось прикоснуться, ну надо же!