Просто лежать без движения в столь волшебном уголке природы и наслаждаться опьяняющей чистотой воздуха было так приятно, что размышлять о том, что всего этого на самом деле быть не может, абсолютно не хотелось. Ни разу в жизни ему не снились такие чудесные сны, и он был согласен отдать что угодно за то, чтобы провести в глубинах подсознания ещё несколько минут.

– Как старик, Дарьяна? – тяжелый, почти рычащий бас бесцеремонно ворвался в прекрасную идиллию.

– Просыпается, – едва уловимый шелест ветра перешел в тихий женский голос. – Он здоров, с ним можно разговаривать. Ему много лет, но в душе он так и остался ребенком. Он не враг.

– Что с вражеским воином? – шагов слышно не было, но теперь рычащий бас звучал ближе.

– Закончу к вечеру, – всё так же тихо ответила женщина. – Позови меня, как придет время.

Легкое шуршание ткани у самой головы Синицына сменилось негромким звуком удаляющихся шагов, и дремотное состояние мгновенно улетучилось. Профессор открыл глаза и тут же подскочил от испуга. Гермошлема на нем не было. Он панически заозирался вокруг, надеясь отыскать его прежде, чем получит смертельную дозу заражения, и замер. Залитый кровью гермошлем находился на полу неподалеку, и его лицевой щиток был разбит вдребезги. Можно попробовать сделать тряпичную повязку вроде респиратора, но… Синицын махнул рукой. Глаза, уши, кожу лица всё равно не защитить. И перчатки куда-то пропали… Даже странно, что он не чувствует внутри себя жжения. Дыхательные пути и легкие уже должно было начать разъедать воздухом, наводненным токсинами и канцерогенами. Возможно, сказываются жестокие морозы… Но ему не холодно… И удушливый кашель не беспокоит, и лицо не болит, гермошлем же в крови. Старик машинально ощупал лоб, нос и щеки, но не нашел повреждений и осмотрелся.

Он сидел на нескольких армейских матрасах, аккуратно сложенных друг на друга. Скафандр был по-прежнему на нем, пропали только перчатки. Сами матрасы находились в кирпичном помещении, более всего напоминавшем небольшой конференц-зал. Штукатурка на стенах отсутствовала, либо давно обвалилась, либо её остатки сбили специально, но кирпичная кладка была неровно выкрашена краской, пересекающие потолок трещины плотно законопачены, а пол очень умело выложен половой рейкой. Их четырех окон, тянущихся к высоким потолкам, два были заложены кирпичом, остальные застеклены довольно чистым пластиком и неплохо пропускали солнечный свет. Кругом было пусто, ни мебели, ни какой другой обстановки в помещении не оказалось, лишь неподалеку на полу лежала большая бесформенная куча тряпья, но без очков Синицын не сразу разобрал, что перед ним. Похоже, с полдюжины набитых мешков сложили рядом и швырнули сверху кусок грязно-белой ткани. Старик попытался напрячь зрение и разглядеть эту мешанину внимательнее, как вдруг заметил в дальнем углу помещения ещё одну постель из матрасов. На ней без движения лежал Ермаков, тоже без шлема и перчаток, его скафандр был сильно поврежден и густо вымазан кровью.

– Миша! – профессор заторопился подняться, одновременно нащупывая на поясе аптечку. – Миша, вы меня слышите?

Старый учёный встал на ноги, но был вынужден остаться на месте, дожидаясь, когда пройдет сильное головокружение. Похоже, он все-таки получил контузию…

– Сядь, – рычащий бас из сновидения неожиданно ударил по нервам, словно из-под ног. – До вечера ему нельзя просыпаться. Не беспокой его.

Синицын едва не подпрыгнул от неожиданности и вгляделся в кучу тряпья. Присмотревшись, он с трудом подавил желание отшатнуться. Перед ним, несомненно, был лиг, но генетическое уродство превратило его жизнь в ад, и несчастному существу можно было только посочувствовать. Бесформенное тело инвалида было очень массивным, не менее четырех-пяти центнеров на вид, но либо не имело позвоночника, либо, что показалось профессору более вероятным, оный не имел целостности. Скорее всего, позвонки и вообще все кости в организме просто не соединялись друг с другом. Оплывшее тело лига лежало на полу, словно сложенное складками тесто, грязно-белый балахон, судя по всему, служил ему одеждой. Нечто подобное небольшому пню, выпиравшее из складок этого тряпья, оказалось головой лига, и ему как-то удавалось держать её прямо. Разобрать лица не получалось, балахон скрывал и его, лишь в узкую марлевую прорезь глядели два крупных, кроваво-красных зрачка, что делало лига ещё менее похожим на человека. Можно было только догадываться, какие мучения и боли испытывал этот несчастный. Синицын печально вздохнул. Люди не должны так страдать. А ведь он, Синицын, уже едва ли не стоял на пороге Наследия…

– Здравствуйте, господин… эээ… – профессор немного замялся, пытаясь сообразить, какая манера поведения была бы наиболее корректной в сложившейся ситуации. Обидеть, а тем более оскорбить инвалида, лишенного способности двигаться, ему весьма не хотелось. Глядя на столь неимоверные страдания, Синицын поневоле чувствовал себя косвенно виноватым. Ведь его предки тоже являлись сотрудниками «Сёрвайвинг Корпорэйшн». – Простите, уважаемый, не знаю вашего имени-отчества…

– Для тебя мы – подсолнухи, – прорычал бас. – Можешь так и называть.

– Как вам будет угодно, господин подсолнух, – согласился профессор, отмечая про себя, что, по крайней мере, первый встретившийся ему лицом к лицу представитель кроваво-легендарных чудовищных убийц оказался безобидным глубоко несчастным инвалидом. Генетические мутации не щадят никого… – Вас не затруднит ответить на вопрос, где мы находимся?

– На базе.

Старый учёный подождал несколько мгновений и понял, что дальнейших объяснений не последует. Впрочем, этого следовало ожидать. Лиги не питают к Чистым теплых чувств, и уже один только факт того, что он до сих пор жив, можно смело считать демонстрацией их благосклонности. Они даже выставили в качестве переговорщика совсем неопасного родича, вероятно, не хотели запугивать. Хотя… возможно, этот инвалид здесь для того, чтобы посмотреть, как Чистые будут умирать в мучениях от отравления.

– Здесь странный воздух, – Синицын решился задать ещё один вопрос. В конце концов, если умирать, то он ничего уже не теряет. – Но я не чувствую боли в легких. Это помещение имеет чистую атмосферу? Я не слышу работы фильтровентиляционных установок.

– Нет, – коротко рыкнул лиг. – Воздух с улицы. Пахнет древесной смолой, печь топится.

– Следовательно, мы заражены, – подытожил профессор, бросая взгляд на лежащего без сознания Ермакова. В его смерти он тоже будет отчасти виновен, ведь подполковник единственный из всей экспедиции не был добровольцем. И Синицын поддержал его кандидатуру… – Наши легкие долго не выдержат ядовитой атмосферы. А где остальные участники нашей экспедиции?

– Убиты, – безразлично ответил лиг. И неожиданно добавил: – Вы оба сможете дышать без осложнений трое суток. Так сотворила целительница.

– Это невозможно, – возразил старый учёный. – Химический состав воздуха предельно агрессивен и вызывает некроз тканей за сорок минут, зимой этот срок может увеличиться вдвое, но…

– Ты здесь пять часов, – рычащий бас лига оборвал профессора. – Мне не интересно обсуждать вашу науку. Ответь, почему этот воин защищал тебя ценой собственной жизни?

– Миша? – вырвалось у Синицына. – Он офицер Службы Безопасности, возглавляет охрану нашей экспедиции! И просто хороший человек. Он выполнял свой долг, это его работа…

– Он защищал тебя, – рычание инвалида вновь перебило старого ученого. – Он грамотный офицер и сразу понял, что ваше подразделение обречено и будет уничтожено в течение нескольких десятков секунд. – Столь сложно выстроенная грамотная фраза в исполнении лига изрядно удивила профессора. – Он прикрывал тебя собой и даже после детонации вашей взрывчатки пытался спрятать тебя в лесу, хоть был ранен и толком не мог даже ползти. Когда мы подошли к нему, прежде чем потерять сознание, он попросил отпустить тебя, потому что ты можешь найти Наследие и всё исправить. Мы оставили в живых вас обоих. Теперь тебе предстоит доказать, что ты и есть тот самый старик из Пророчества. Я слушаю.