По его подсчетам какая-то дверь должна выходить в боковой переулок. Он дернул дверь, она никак не поддавалась, тогда он передал картину, которую все время прижимал к себе, Маше и навалился на дверь всем весом. Отлетели какие-то планки, дверь поддалась, но Маша так закричала, что он застыл с поднятой ногой.

Лестницы не было, был проем, который круто уходил вниз. Целый лестничный пролет куда-то провалился, оттого и дверь была заколочена. Старыгин отпрянул назад.

– Бежим туда! К главному входу!

Но оттуда вдруг появился один из людей Антонио, монах огромного роста и недюжинной силы. Намереваясь отомстить за своего Повелителя, он бросился к Старыгину. Вдруг мраморная колонна с ужасным грохотом рухнула и задела преследователя. Раздался крик боли.

Когда улеглась пыль, Старыгин увидел, что Маша спускается вниз по остаткам ступенек, которые осыпались прямо под ней. Вот она оступилась и рухнула куда-то в темноту.

– Прыгайте! – крикнула она через минуту. Здесь мягко!

Старыгин оглянулся. Монах сумел выбраться из завала и шел теперь к нему, припадая на поврежденную ногу. Старыгин закрыл глаза и прыгнул. Он и вправду приземлился на что-то мягкое – не то многолетнюю пыль, не то какую-то ветошь. Сверху на них посыпались остатки каменной лестницы – это монах пробовал ее на прочность. Маша и Старыгин отползли в угол, чтобы огромный монах не свалился прямо на них. Но он, очевидно, передумал, потому что наверху все стихло.

Через некоторое время из полуподвального окошка заброшенного и полуразрушенного дворца Сэсто вылезли двое донельзя грязных людей и, боязливо оглядываясь и отряхиваясь на ходу, направились пешком в сторону улицы.

– Куда теперь? – спросил Старыгин. – В таком виде нам нельзя в гостиницу.

– Если я немедленно не приму душ, то умру на месте! – твердо сказала Маша.

Как ни странно, в гостиницу их пустили.

И даже не поглядели косо. Видимо, ночной портье повидал и не такое в своей долгой, насыщенной событиями жизни.

В номере Маша оттолкнула Старыгина и бросилась в ванную. Ей не терпелось смыть вековую пыль. Впрочем, Старыгин и не собирался ей мешать, он бережно развернул картину и восторженно уставился на спасенную мадонну. Потом деловито проверил повреждение.

– Ничего, как-нибудь обойдется! – крикнул он Маше, но из ванной доносился только шум воды.

Когда Маша вышла из ванной, она увидела, что Старыгин лежит на кровати, нежно прижимая к себе картину. Глаза его были закрыты, лицо – бледно до синевы. Маша хотела сердито окликнуть его – что, мол, в грязной одежде на постель, но заметила на виске багровый кровоподтек и струйку засохшей крови. Она вспомнила, как Антонио Сорди ударил Старыгина пистолетом в висок, и ей показалось, что поза Старыгина неестественно неподвижна.

– Дмитрий! – окликнула она шепотом. Дима!

Он не шевелился. Маша стрелой метнулась в ванную, намочила полотенце и осторожно прикоснулась к ране.

– Дима, Димочка, очнись! – взмолилась она, – Вот это здорово, – он улыбнулся, не открывая глаз, – вот такой ты мне нравишься гораздо больше.

– Ты живой? – от неожиданности Маша слишком сильно прижала полотенце, и Старыгин тут же очень натурально застонал.

Потом он, страдальчески морщась, сел на кровати. Картина лежала рядом. Кудрявый младенец смотрел на своих избавителей серьезно и вдумчиво.

– Знаешь что, – сказал Старыгин, – убери ты картину подальше. Или хотя бы поверни к стене. Не годится ребенку смотреть на то, что будет происходить сейчас в этой комнате.

Когда он поцеловал Машу, она поняла, что именно этого ей хотелось с самой первой встречи.

Поздним утром они шли, обнявшись, по Вечному городу. Маша рассматривала Рим совершенно другими глазами. Красивые величественные здания, где нет-нет, да и мелькнет встроенная в стену древнеримская колонна или портик, широкие каменные лестницы, причудливые фонтаны, синее небо и цветы. Тысячи разноцветных цветов – в букетах, в ящиках на балконах и галерейках, в горшках на каждой ступеньке, в корзинах, подвешенных на стене...

Маша зачарованно глядела на все это великолепие и думала, что все теперь будет в ее жизни по-другому. Она выполнила свое предназначение, не обманула ожиданий своего деда, теперь все несчастья позади. На плече ее лежала рука человека, который за эти несколько дней стал самым близким. Маша теснее прижалась к Старыгину и заглянула в его лицо. Однако лицо близкого человека было омрачено тяжкими думами.

– Что с тобой? – удивилась она. – О чем ты думаешь?

– Я думаю о будущем, – признался он, – о будущем, которого у нас с тобой, похоже, нет. Что делать с картиной? И вообще что теперь делать?

Если идти в итальянскую полицию, боюсь, они не поверят ни одному нашему слову. Путь в Россию для нас закрыт, а так хочется домой...

Маша подавила в зародыше мысль, что ему плохо с ней и что он хочет скорей к своей антикварной мебели, коту Василию и нудной Танечке из отдела рукописей.

Они вышли на Испанскую площадь – самую нарядную площадь Рима. Знаменитая Испанская лестница раскинулась перед ними во всей красе. У подножья ее торговали цветами, по бокам уличные художники расставили свои работы. На лестнице толпились туристы, прямо на ступеньках сидели юноши и девушки. Звучала музыка, все общество непрерывно перемещалось, галдело и смеялось. Лестница прерывалась террасой, огороженной красивой балюстрадой, и завершалась церковью, которая устремлялась ввысь двумя симметричными колокольнями.

– Церковь Святой Троицы на горах, – сказал Старыгин, – а перед ней – обелиск Саллюстия.

Маша взбежала по лестнице и уселась на ступеньки, подвинув растрепанного юнца с гитарой.

У подножья лестницы был мраморный фонтан в форме лодки, огороженный бассейном.

Вода била из головы медузы Горгоны на корме, стекала из круглой чаши в середине лодки.

– Как красиво! – счастливо вздохнула Маша.

– В мае всю лестницу уставляют цветущими азалиями в кадках, – улыбнулся Старыгин, – я видел. А этот фонтан работы Бернини называется «Баркаччо», то есть лодочка.

Он сел рядом с Машей и затих.

– Насчет возвращения домой, – начала она, помолчав, – между прочим, именно сегодня в семь часов вечера улетает наш самолет в Петербург. Ты не забыл, что мы прилетели сюда с группой туристов? Я считаю, мы вполне можем вернуться этим рейсом. Конечно, существует вероятность, что мы во всероссийском розыске и прямо с самолета нас посадят в «воронок» и увезут в Кресты, но что-то мне подсказывает, что до такого Легов еще не додумался. Хотя, конечно, пропал шедевр Леонардо да Винчи, национальное достояние... Но кто не рискует, тот не пьет шампанское!

– О чем ты говоришь? – вскричал Старыгин. – Какой риск? Какое шампанское? Да мы просто не доберемся до наших пограничников! Нас сцапает таможенная служба здешнего аэропорта. Ты думаешь, они не поймут, что у меня мадонна Леонардо?

Маша задумчиво рассматривала художников, что сидели по бокам лестницы. Кто-то просто продавал свои работы, кто-то предлагал туристам нарисовать их портреты. Старыгин проследил за ее взглядом и все понял.

– Нет! – сказал он и даже вскочил со ступенек. – Нет-нет, ни в коем случае! Я никогда на это не решусь!

– Ты хочешь сказать, что замечательный, самый лучше реставратор города Санкт-Петербурга не сумеет нарисовать плохонький вид Рима?

– А о чем ты говоришь! – махнул рукой Старыгин. – Рисовать я могу, и неплохо. Но рука не поднимется записывать шедевр Леонардо!

– А ты соберись с духом, наберись мужества, – посоветовала Маша, – пойми, это наш единственный шанс!

– Здесь, на виа Маргутта, – бормотал Старыгин, – район, где живут и работают художники.

Наверняка мы найдем тут магазин, где можно купить все необходимое...

Он уже тащил Машу за руку по лестнице мимо радующихся жизни туристов на нужную улицу.

В гостинице Старыгин долго искал самое светлое место в номере, потом расположился с красками и занялся делом. Маше он велел не стоять над душой, а то он не успеет. Маша тоже не теряла времени даром. Она прошлась по магазинам и купила себе и Дмитрию более-менее приличную одежду взамен старой и испачканной.