Интересно отметить, что в этих военных и послевоенных лет пионерлагерях ребят гораздо больше интересовали и волновали кафешантанные куплеты времен коротенького нэповского капитализма. Летние пионерлагеря считались вполне уместной сценой для шантанных припевок. Быть может, огромные волжские закаты и планеты в зеленеющем небе воодушевляли юнцов и юниц, звали их на Запад, откуда в голодные годы шли к нам корабли ленд-лиза. Атлантика кружила головы нескольким поколениям красногалстучной пионерии. Официальные патриотические песни недавней войны оставались каким-то нейтральным фоном. По-настоящему их увлекало то, что пробиралось к ним вслед за тревожными закатами, то, что соединяло их с другой, неведомой эпохой.
Вот несколько песенок тех времен: На корабле матросы ходят хмуро. Кричит им в рупор старый капитан. А юнга Билл тоскует по лазури И проклинает дьявольский туман. На берегу осталась крошка Мэри, Она стоит с сосисочным лотком, И вот в разлуку до конца не верит, И закрывает глазки локотком. Вернулся Билл из северной Канады. Он научился там хлестать вино. Служа в охотничьем своем отряде, Он позабыл про девичье окно. К нам в гавань заходили корабли, Стальные корабли, владыки мира. Матросы на вельботах к нам гребли, Провозглашая доблесть канонира. Был стол накрыт волшебный, будто сон, Богат вином и полон смачной снеди. Там появилась Линда Сильверстон, И канонир назвал ее Май Лэди. Вот тут ворвались, опрокинув грилл, Шесть богачей, свирепых, как атиллы, Но канонир сражался у перил, И Линда в этот миг его любила. Девушку из маленькой таверны Полюбил суровый капитан, Девушку с глазами дикой серны, У которой гибкий нежный стан. И с тех пор с весенними ветрами Из далеких и богатых стран Грузный бриг с богатыми дарами Приводил суровый капитан. И она с улыбкой величавой Принимала ласку и привет, Но однажды дерзко и лукаво Бросила безжалостное «Нет!». В Кейптаунском порту С какао на борту «Джульетта» свой чинила такелаж. Но прежде чем уйти В далекие пути, На берег был отпущен экипаж. Идут, сутулятся По узким улицам, И клёши синие колышет бриз. Они ушли туда, Где можно без труда Найти себе матросский парадиз. Пора рассеять сплин: Ведь с нами Мэрилин, Стройнейшая из стройных диких серн! Она куда ни кинь, Богиня из богинь! Вались в любую из ночных таверн! Течет толпа фланёров, Показывает норов, Дымит ночной угар. И что б ни говорили О баре «Пикадилли», Но это славный бар. Но ад ли это, рай ли? Сигары, и коктайли, И кокаин подчас Разносит Джонни кроткий, И денди, и кокотки С него не сводят глаз. Но Джонни, он спокоен, Никто не удостоен. Невинен алый рот. В рожденном им пожаре На Пикадилли, в баре, Он холоден как лед. Но тонки льдинки эти, Однажды на рассвете, Тоску ночей гоня, Бессонницей томима, Усталая от грима, Сюда явилась я… В стране далекой Юга, Там, где не злится вьюга, Жил-был когда-то Джон Грей Богатый. Он был силач, повеса, Сильнее Геркулеса, Храбрый, как Дон Жуан. При свете лунном кружатся пары, Бьют тамбурины, звенят гитары. Денег у Джона хватит, Граф Грей за все заплатит, Граф Грей играть умеет! Нет, он не побледнеет! Граф Грей всегда румян! Рита и Крошка Нэлли Пленить его сумели. Часто в любви он клялся двум доннам, Часто порой вечерней С ними он открывал в таверне Бал до утра бессонный В ритме неугомонном, В танго вращая донн. В бананово-лимонном Сингапуре В бурю, Когда под ветром клонится банан, Вы грезите всю ночь на волчьей шкуре Под вопли обезьян. И нежно вспоминая Иное небо мая, Глаза твои, и жесты, и мечты… Вы плачете, что песня не допета, Что это, это, это Унеслось в бездну… Когда в море горит бирюза, Моряк, бойся дурного поступка… У нее голубые глаза И дорожная серая юбка. (завершение отступления о пионерлагерях) После войны, возвращаясь из лагерей, загорелый и промытый волжской водой, Акси-Вакси с унынием ощущал тесноту семейного жилья. Появление, вернее, возвращение большого мужского тела, казалось, уменьшило квадратуру и кубатуру. Рост детских тел, и в первую очередь самого нашего героя, тоже способствовал этому процессу. Конечно, в годы войны шли и обратные события: дядю Фелю, как мы знаем, увезли на Дальний Восток, бабушку Евдокию Власьевну в 1942-м после перелома шейки бедра и последовавшей «круппозной пневмонии» проводили туда, где никому не тесно, однако в те времена, когда чуть ли не каждую неделю под все ту же кровлю подселяли эвакуированных, трудно было считать квадратуру и кубатуру. Плюс ко всем этим людям следует, разумеется, присоединить внезапно появившуюся сводную сестру Маечку Шапиро.
Одна сцена, связанная с ней, навсегда укоренилась в памяти Акси-Вакси. Вечер, тлеет вполнакала лампочка над накренившимся круглым столом. Разные люди утвердились каждый за собственным уголком, если можно так сказать о площади круглизны. Акси-Вакси рисует в тетрадке корабли очередного «северного конвоя». Они похожи на большие дома, хотя и с пушками. Однако немного горят. Впрочем, «фрицы» тоже горят, падая с неба в ледяную голубизну. Майка зубрит анатомию, кости. Бормочет: «Как на лямина криброза поселился кристом галли, впереди форамен цекум, сзади ос горизонтале…» Ленинградка тетя Ната разложила перед собой свое спасительное вязанье. Рядом с ней и напротив Майки сидит недавно и ненадолго подселенный энкавэдэшник лейтенант Виктор Кторый. Подстелив руководящий орган, он разбирает пролетарское оружие, пистолет «макаров». Вещь почти такая же ударная и хитрая, как изучение скелета. На газете в сальных лужицах лежат разные бойки, пружины, предохранители и четвертинка подсолнечного масла. Собрав все это в обратном порядке и протерев оружие тряпицей, Виктор засовывает шпалер в кобуру. Сам он довольно долго сидит без движения и смотрит на оголенный локоть первокурсницы. Потом встает и заходит за спину девушки Шапиро. Смотрит теперь на ее золотистый затылок. Нежная шея от некоторой подбритости вверх стала еще нежнее. Майка уже задницу отсидела от зубрежки. То и дело меняет изгиб спины. Кторый наблюдает эти движения, отдаленно напоминающие раздевание. Наконец не выдерживает, сгибается и впивается в девичью шею своими красными губенциями, ну и заодно красненьким носопырой, через который, спрятавшись за штору, втягивает он какой-то белый порошок. Майка испускает вопль и пытается вырваться, но он ее не выпускает, держит за плечи – ну что вы ждете от энкавэдэшника, который через день выходит на суточное дежурство с применением «активного следствия»? |
