В грохоте подков и богоубийственных криках в схватку ввязались очередные силы – трое новых тяжеловооруженных всадников в полных латах и шлемах с забралами типа хундсгугель, собачьей морды. На чьей они стороне, было ясно без слов. Удары длинных мечей валили на окровавленный песок одного за другим пеших в капалинах. Получив мощный удар, покачнулся в седле рыцарь с рыбами в гербе. Второй заслонил его щитом, поддержал, схватил коня за поводья, и они галопом кинулись прочь. Третий хотел последовать за ними, но получил мечом по голове и рухнул под копыта. Самые мужественные из пеших еще пытались загородиться древками, но то и дело один за другим бросали оружие и удирали в лес.

Тем временем светловолосый мощным ударом кулака в железной перчатке повалил своего противника, пытающегося встать, ударил ногой по плечу, а когда тот тяжело уселся, оглянулся, ища глазами, чем бы его добить.

– Лови! – крикнул один из тяжеловооруженных. – Лови, Рымбаба!

Названный Рымбабой светловолосый схватил на лету кинутый ему чекан, отвратно выглядевший martel de fer[269], размахнулся так, что аж загудело, и саданул по шлему пытающегося встать противника. Раз, другой, третий. Голова избиваемого упала на плечо, из-под вмятой пластины лат обильно полилась кровь на aventail[270], ворот панциря и нагрудник. Светловолосый, расставив ноги, встал над раненым и ударил еще раз.

– Иисусе Христе! – засопел он при этом. – Как я люблю такую работу…

Юноша с задранным носом захрипел, выплюнул кровь. Потом выпрямился, улыбнулся измазанным кровью ртом и протянул Рейневану руку.

– Благодарю за помощь, благородный господин. Клянусь мощами святого Афродизия, я этого не забуду. Я – Куно фон Виттрам.

– А меня, – светловолосый протянул правую руку Шарлею, – пусть черти в ад отправят, если я забуду о вашей помощи. Я – Пашко Пакославиц Рымбаба.

– Собирайтесь, – скомандовал один из латников, показав из-под открытого забрала смуглое лицо и синие от гладковыбритой щетины щеки. – Рымбаба, Виттрам, ловите лошадей! Живее, черт побери!

– А чего? – Рымбаба наклонился и высморкался в пальцы. – Они ж сбежали.

– Наверняка вернутся, – ответил второй из прибывших на помощь, указывая на брошенный щит с тремя рыбами, расположенными одна над другой. – Вы что, иль оба белены объелись, чтобы нападать на путников именно здесь?

Шарлей, поглаживая своего сивку по морде, одарил Рейневана многозначительным, весьма многозначительным взглядом.

– Именно здесь, – повторил рыцарь, – во владениях Зейдлицев. Они не простят…

– Не простят, – подтвердил третий. – По коням.

По дороге и лесу несся крик, ржание, топот копыт. Через папоротники и пни бежали алебардисты, по дороге мчались несколько всадников, тяжеловооруженных латников и арбалетчиков.

– Бежим! – крикнул Рымбаба. – Бежим, кому жизнь дорога!

Все пустили лошадей галопом, подгоняемые ревом и свистом первых болтов.

Преследовали их недолго. Когда пешие остались позади, конные попридержали лошадей, видимо, не доверяя своему численному перевесу. Лучники послали вслед убегающим еще один залп – и на этом погоня окончилась.

Для верности они еще прошли галопом несколько стае, потом перешли на рысь между взгорьями и яворовыми лесами, то и дело оглядываясь. Однако никто за ними не гнался. Чтобы дать передых лошадям, остановились неподалеку от деревеньки. Около крайнего домишки. Хозяин, не дожидаясь, когда ему развалят дом и двор, сам вынес тарелку пирогов и ушат пахты. Раубриттеры присели у ограды. Ели и пили молча. Самый старший, представившийся Ноткером фон Вейрахом, долго присматривался к Шарлею. Наконец, облизывая испачканные пахтой усы, сказал:

– Толковые и смелые вы люди, господин Шарлей и ты, молодой господин фон Хагенау. А кстати, ты уж не потомок ли известного поэта?

– Нет.

– Ага. Так о чем это я? А, что смелые и толковые вы парни. Да и ваш слуга, хоть на вид глуповат, отважен и боевит сверх удивления. Даааа. Поспешили на помощь моим парням. И из-за этого сами попали в скверное положение. Приятного мало. Вы пошли против Зейдлицев, а они мстительны.

– Верно, – подтвердил другой рыцарь, с длинными волосами и пышными усами, представившийся Вольданом из Осин. – Зейдлицы те еще сукины сыны. Весь их род, значит. И Лаасаны. И Курцбахи. Все исключительно зловредные скоты и мстительные поганцы… Эй, Виттрам, эй, Рымбаба. Ну, вы и натворили дел, чтоб вас зараза!

– Думать надо, – заметил Вейрах. – Думать…

– Я ж думал, – пробормотал Куно Виттрам. – Ведь как было? Глядим, едет телега. Ну, я тогда и подумал: может, ее грабануть? Ну и за дело… Тьфу, клянусь виселицей святого Дыжмы. Сами знаете, как это бывает.

– Знаем. Но думать надо.

– И еще, – добавил Вольдан из Осин, – на сопровождающих смотреть.

– Не было сопровождающих. Только возница, обозник да конник в бобровой шубе, похоже, купец. Эти сбегли. Ну мы и подумали: порядок! А тут, понимаешь, как из-под земли выскакивают пятнадцать хмырей с алебардами.

– Я и говорю – думать надо.

– А еще и времена такие! – уперся Пашко Пакославиц Рымбаба. – До чего ж дело дошло! Дурной, сраный воз, товару там под полотном небось на три гроша, а защищали так, словно там лежал, к примеру, Священный Грааль.

– Давней так не бывало, – кивнул черной, подстриженной модно, по-рыцарски, шевелюрой смуглый, выглядевший постарше Рымбабы и Виттрама Тасило де Тресков. – Давней ежели крикнешь: «Стой и давай!», так стояли и давали. А теперь защищаются, будто черти, будто венецкие кондотьеры. Хреново нам стало. И как тут в таких условиях на промысел ходить?

– Никак, – подвел черту Вейрах. – Все труднее наш exercitium[271], все тяжелее наша раубриттерская доля… И-эх!

– И-ээх! – подхватили жалобным хором рыцари-разбойники. – Ииэээх!

– А в навозной-то куче, – ткнул пальцем Куно Виттрам, – свинья роется. Может, зарежем и прихватим?

– Нет, – решил после краткого раздумья Вейрах. – Времени в обрез.

Он встал.

– Господин Шарлей. Не дело вас тут втроем оставлять. Зейдлицы памятливы, наверняка уже погонь разослали, будут по дорогам искать. Так что едем-ка с нами. В Кромолин, наше село. Там у нас оруженосцы, да и друзей будет довольно. Вам никто там не загрозит и не обидит.

– Пусть попробуют! – распушил светлые усы Рымбаба. – Поехали с нами, поехали, господин Шарлей. Потому как, скажу я вам, здорово вы мне по нраву пришлись.

– Как и мне молодой господин Рейнмар. – Куно Виттрам хлопнул Рейневана по спине. – Клянусь кельмой святого Руперта Зальцбургского! Поехали с нами до Кромолина. Господин Шарлей? Лады?

– Лады.

– Ну, стало быть, – потянулся Ноткер фон Вейрах, – в путь, comitiva[272].

Пока формировался кортеж, Шарлей поотстал и тихо подозвал к себе Рейневана и Самсона Медка.

– Этот Кромолин, – сказал он тихо, пошлепывая по шее гнедка, – где-то неподалеку от Серебряной Гуры и Стошовиц, у так называемой Чешской тропы, дороги, ведущей из Чехии через Серебряный перевал к Франкенштейну и вроцлавскому тракту. Поэтому нам с ними по пути и очень наруку. И гораздо безопаснее. Будем держаться их. Прикрыв глаза на то, чем они занимаются. В беде не выбирают. Однако советую соблюдать осторожность и излишне не болтать. Самсон?

– Молчу и прикидываюсь балбесом. Pro bono commune.[273]

– Прекрасно. Рейнмар, подойди. Хочу тебе кое-что сказать.

Рейневан, уже в седле, подъехал, подозревая, что его ждет и что он услышит. И не ошибся.

– Послушай меня внимательно, неисправимый глупец. Ты представляешь для меня смертельную опасность уже самим фактом существования. Я не допущу, чтобы ты увеличивал ее кретинским поведением и поступками. Я не стану комментировать тот факт, что, стремясь быть благородным, ты показал себя глупым, кинулся на помощь разбойникам и поддержал их в бою с силами правопорядка. Я не стану ехидничать, надеюсь, даст Бог, этот факт чему-то тебя научил. Но обещаю: если ты еще раз сделаешь что-то подобное, я брошу тебя на произвол судьбы. Необратимо и окончательно. Запомни, осел, заруби себе на носу, болван: никто не придет тебе на помощь в беде, ибо только идиот торопится спасать других. Если тебя зовут на помощь, надо повернуться к нему задом и поскорее удалиться. Обещаю: если в будущем ты хотя бы голову повернешь в сторону бедняка, девушки в затруднительном положении, обижаемого ребенка либо убиваемой собаки, мы расстанемся. А потом уж изображай из себя Персеваля на собственный риск и страх.