Уцелевшие легионеры в панике бежали прямо в руки ждущим зевенам. Живым не ушёл ни один; закон степи строг: убивший парламентёра должен умереть. Это Бессон мог воевать, не подняв бунчука, а потом отпустить набежников восвояси, да и то потому, что не сумели они никакого вреда причинить послу. Степь таких послаблений не знает. Совершил преступление – отвечай полной мерой.

Вновь зевены и лесная рать собрались у моста, но теперь рогатки были сброшены в реку, и ничто больше не преграждало путь. Пленный маг стоял у всех на виду. Как и императора, его не посчитали нужным вязать. Куда он денется, если колдовская сила отнята заклинаниями, а тело надёжно залито невидимым, но густым мёдом?

– Что ты нам скажешь? – спросил Ризорх.

Пленник молчал.

Скор выступил из толпы лучников, подошёл к Ризорху.

– Его я тоже знаю. Это Гайтовий, второй из магов, что ждали нас в горах.

– Ага. – Ризорх кивнул, глядя в лицо наманского аристократа, даже сейчас сохраняющее выражение презрительного безразличия. – Приятеля твоего на кол ты посадил?

– Он пошёл на службу к варварам. Предатель должен быть наказан. Он больше не номей, а раб. Такому место на колу.

– Что же, не возражаю. Это ваши дела, в них мы мешаться не будем. А о чём ты думал, когда напал на нашего посла? Мы не собирались воевать с вами, ты сам ускорил свой конец.

– Вы вошли на наши земли и напали на наши города. Вас следует убивать, как бешеных собак, не вступая в переговоры.

– Ты видел, что мы уходим с ваших земель.

– Это ничего не значит. Варвар, ступивший на землю Нома, должен быть убит или стать рабом. Уйти он не должен.

– Надеюсь, ты понимаешь, что и тебя никто не оставит в живых.

Гайтовий безразлично пожал плечами. Мёд не давал ему двигаться, жест получился замедленным и неубедительным.

Ризорх протянул руку, забрал у Скора нож, показал Гайтовию.

– Когда–то этот нож тебе очень не понравился. Времена переменились, теперь ты должен мечтать о смерти от гардианского ножа. Если ты добровольно раскроешься и отдашь нам свои знания, смерть твоя будет лёгкой. Нет – пеняй на себя.

Гайтовий усмехнулся. Презрительная кривая усмешка, словно не он стоял, окружённый врагами, а они ожидали приговора из его уст.

– Вы не получите ничего и ничего не сможете со мной сделать, потому что я человек, а вы людоеды. Я посадил Атрия на кол, но я не жрал его душу, не взламывал мозг. Такое делаете только вы. Именно поэтому вы не люди. Вы и сейчас набросились на меня стаей, как шакалы на льва, и одолели не силой, а подлостью.

– Может быть, сразимся один на один? – спросил Напас. – Люди отойдут, потом я освобожу тебя, и мы будем биться руки против рук, магия против чародейства.

– Нет, – сказал Ризорх. – Он уже сделал свой выбор. Теперь ему осталось только умереть.

– Но и вы не получите ничего, – повторил Гайтовий. Тело его, залитое в мёд и потому почти неподвижное, жутко напряглось, пытаясь изогнуться, изо рта выплеснулась кровь, голова поникла, упав на грудь.

Магу непросто расстаться с жизнью. Не так давно покалеченный шаман Уйлюк остановил своё сердце и перестал дышать, но спустя полчаса был ещё жив и сумел вернуться в мир, который собирался покинуть. Но тут смерть была явной и несомненной.

– Сердце у него разбито, – скрипучим голосом произнесла Азёра.

Ризорх шагнул, приблизившись к Гайтовию вплотную, вперил взгляд в тело, которое после смерти стало прозрачно для магического взора. Покачал головой.

– А ведь он себе под сердце гардианский клинок вшил. И сейчас им зарезался. Скор, ты не напомнишь, что он просил передать Хаусипуру?

– Что Хаусипур больше не сумеет запрятать его в бронзовую темницу.

– Вот оно как… Это ж до чего они друг друга боялись… Один на себя анагос наложил, другой в собственное сердце нож вставил, чтобы всегда было чем зарезаться. И они себя людьми называют? Пауки они, как есть пауки.

Ризорх немного помолчал, потом спросил негромко:

– Бурун, скажи–ка, если его вот так в меду оставить, сколько он мёртвым простоит?

– Года два простоит. А можно и на подольше сделать.

– Вот и пусть стоит. В назидание тем, кто вздумает на мосту засесть.

* * *

Через Атцель, по которому когда–то проходила граница империи, переправились все вместе на наскоро сбитых плотах и лодчонках, отысканных в покинутых рыбацких деревушках. Не та река полноводный Атцель, чтобы переплывать её сажёнками или держась за гриву коня. Мост через такую не выстроишь, да и некому здесь мосты строить.

На левом берегу начинается дикая степь, где кочевали разные народы, ныне сорванные с мест Катумом, и куда каждый год наведывались имперские войска, чтобы усмирять и устрашать непокорных. Теперь эти места не просто казались пустыми, но такими и были. Здесь распрощались с зевенами и направились к себе, на север.

Чем дальше, тем чаще встречались перелески, не только в низинках и балочках, но и на открытых местах. А потом грозно засинело у окоёма, надвинулся Дебрянский лес, родные неприветливые места.

Шли сторожко, не желая в последний день нарваться на какую беду, но никого не встретили до самых засек. А там – знакомая тропа, по которой и свои по всяким надобностям в степь бегают, и гости, званые да незваные, заявляются.

Атя, сидевший на засеке, издаля обнаружил подходившее войско, и охрана побежала навстречу вернувшимся. Все они жестоко завидовали тем, кто побывал в походе, но ни один не мог ослушаться решения старших. Именно колдуны решали, кому на войну идти, кому дом блюсти.

Скор с удивлением смотрел на Закрая, который выбежал ему навстречу с луком за спиной. Весной младший братишка ещё пацаном был, а теперь – охотник, такой же, как и сам Скор. И даже в бою побывал. Не зря оставляли в посёлке и воинскую силу, и колдунов, пришли–таки летом незнаемые люди, пытались пробиться к селению, повторить полузабытый Приозёрный погром. Не допустили супостата, кого на засеках положили, а остальных, вместе с их колдуном, Атя загнал в болото, где и утопил, к вящей радости пиявок и кикимор.

Возвращение воинов – радость, но и горе. Вернулись отцы, мужья, братья и сыновья. Привезли свёртки узорчатых тканей, золота и серебра, цветных каменьев, южных благовоний и прочих редкостей. Привели лошадей – домашнего зверя, приученного таскать плуг. Старшие сказали, что будет земледельцам великое облегчение, не придётся больше ни мотыжить поле, ни на себе соху таскать. Привезли многое множество волшебных вещей, древних и всякого новья, отнятого у побитых имперских магов. С такими амулетами народ станет сильнее, волхвы мудрей и непобедимей. От такого всем людям польза, ради подобных дел стоит воевать.

Но и горя от войны тоже немало. Как ни берегли колдуны людей, как ни старались прикрыть от чужого оружия и магии, а почти полторы сотни воинов, считай каждый четвёртый, остались в чужих краях, побитые вражеской силой. Семьи их, конечно, не пропадут, и богачества всякого получат, но людей всё равно не вернёшь.

И ещё беда, пуще прежней: если прежде в степи впусте болтали про несметные богатства людей, то теперь – знают. Целый караван добра привезли добытчики, чуть пупы не расшили, тащивши. Кабы не лошади, неведомо, как бы и донесть.

После такого набежников ждать недолго. Как прежде Наман привлекал алчные взоры, так теперь жадноглазые кочевники примутся штурмовать черту засек. А это значит, не видать людям спокойной жизни, и всё больше семей станут осиротелыми.

Любое доброе немедля влечёт за собой худое.

Когда прошли первые праздники и настало время серьёзно подумать о делах, старшие колдуны собрались на совет. Хотя какой тут совет? Бажан, как всегда, отмалчивался, а Бурун и вовсе с головой ушёл в дела бортников и явился на зов из одного уважения. Так что все дела пришлось разбирать Потокму с Ризорхом.

В который уже раз думалось Потокму, что был бы жив дед Турх, он бы всё рассудил по уму и сделал как надо. На том и порешили: спрашивать предков. Дед Турх не так чтобы давно умер, авось откликнется и посоветует что дельное.