– Прошу прощения, служба. Приказано пропустить без сопровождения.

Это было высшей степенью доверия в таких местах – приказ пропустить без сопровождения.

– Нормально, боец. Кабинет какой?

– Двести пятый. Второй этаж, направо.

– Я знаю, боец. Я знаю…

Внутри было неустроенно, шумно. В коридоре – кипами папки, старомодные, картонные, с четкими иероглифами номеров. Скорее всего, и нулевка[9] здесь – просто некуда и негде складывать пока. Снуют люди, пополам форма и штатское, автоматы на плечах у многих, раньше по зданию Управления так никто и никогда не ходил. Да времена сейчас другие…

На двести пятой не было таблички с именем, был только темный прямоугольник на двери с двумя неаккуратными дырками, оставшийся от таблички предыдущего владельца. Человек стукнул одними фалангами, надавил на ручку. Дверь не поддалась – заперто. Прислушался. Постучал еще раз, затем еще…

Приглушенный мат, тяжелые шаги…

– Кого, б…, несет?!

На пороге – кряжистый, полноватый мужик в камуфле без знаков различия. «Стечкин» в кобуре, скупая орденская колодка на груди.

– Б… до кого еще не дошло…

Мужик оборвал себя на полуслове.

– Виктор Иванович… – сказал человек.

– Вася… – неверяще пробормотал мужик, – говорили же…

– Живой я, дядь Вить. Живой…

– …короче, так по недоверию меня и ушли. Тогда нам сюда Салимова посадили, тот еще б… фрукт. То, что он Аллаху молится, это еще хрен с ним, так он не в мечеть ходит, хрен знает где молится. Началась, короче, чистка. Тупо на кого есть заявы – по недоверию, и все дела. Чем сомневаться, лучше так. Потом стало получаться, что работать вообще некому. Так они, б…, два курса из ментовской учебки досрочно выпустили, представляешь? Б…

– А этот Салимов, где он?

– Где-где. Как только запахло жареным – к себе мызнул. Это быстро – граница в тридцати километрах. С…а, нулевые дела забрал, все по подполью, мы как слепые теперь. Гад ползучий…

– Кончать надо было.

– Да многих кончили… Короче, Бехтерева убрали, Казанцева убрали, Галямова убрали…

– Галямова?!

– И его тоже. Он ведь какой… ершистый, сам помнить должен. Знаешь, что он этому… в лицо сказал. У меня национальность, говорит опер, так и пиши. С концами. Потом сердце не выдержало… хоронили… с…а комендантский взвод зажал, мразина конская. Как работягу закопали…

Галямов был человеком хорошо известным, можно даже сказать, легендой. Совсем молодым пацаном, лейтенантом еще патрулировал парк Кирова. Пешком, ночью. Навстречу хулиганы – семь человек. Арматуру, ножи тогда еще не принято было носить, но палкой тоже только так огреешь. Напарника сразу по башке, как раз такой палкой. Галямов на поражение – два трупа, один тяжелый. Обвинили в превышении, дали пять лет, не сдался. Писал, требовал справедливости. Дело пересмотрел Верховный суд – оправдали, восстановили в органах. Преподавал оперативную тактику, учил их, дураков. По выслуге лет не ушел… ушли, получается…

– А как тут было-то?

– Как-как. Так и было, Вася. Присоединили нас, в первый же день – гости с Казани пожаловали. Всю агентуру тряханули, мы разом и ослепли и оглохли. Меня уже не было, мне-то что – много надо? Уехал в Завьялово, там и телочка, и курочки. На жизнь как-никак хватит. Потом разборки начались. В мясо, в кровь. Здесь ведь вахов не было, ты знаешь. Начали сюда приезжать – в один день на площади пятьсот человек дрались, пока подъехали – два трупа. Потом до автоматов дело дошло.

– А удмурты?

– А чего удмурты? Люди безответные, ты знаешь. С Татар-базара тоже далеко не все пошли, как электричка с Казани идет – так драки у самого вокзала начинаются. Потом шандарахнуло… там у вас. Здесь шесть дней терпели. Потом собрались, у кого что было – взяли. Пошли – рынки, ДОСААФ, деревяшки, Татар-базар. Татары напополам раскололись, многие нам как раз и помогали. В общем, гнали, как сидоровых коз… у Агрыза под обстрел попали. С той стороны бэтээры – и у нас. Пострелялись… ночью отошли, у нас пара десятков двухсотых, и у них тоже. Так как-то граница и установилась. Сама по себе, б…

Мужик встал с места.

– Ты пожрал ли? А то мне невестка вон – колбаски конской…

– Спасибо, сыт…

– Давай хоть чайку попьем. Ты пить так и не научился?

– Да какое там…

Родственники у Виктора Ивановича были татарами. Тестя зарезали за то, что выступил в мечети после пятничного намаза, проклиная ваххабизм и сепаратизм.

Чайник быстро зашипел, порская паром…

– Ты мне скажи, Вася… – сказал Виктор Иванович, разливая чай по старым, треснутым чашкам, – вот что за б…ство такое происходит? Почему люди не могут жить как люди, а? Чего всем надо?

– Да откуда мне знать.

– Я ведь старый человек. Совсем по-другому жили. А сейчас – как в войну…

– Почему как?

Чай был самодельный, терпкий, с листьями малины и смородины. Просто так уже никто не пил – дорого, да и просто нету. Горячее, вяжущее язык варево согревало заледеневшие на холодном ветру перемен души…

– Нет, а все-таки… – старый мент не мог успокоиться, – вот скажи мне, как так получается, а? Как ограбили – спасите, помогите! А как спокойно живут – взяточники, оборотни в погонах. Вот кому в голову пришло расформировать МВД, а?

– Ну, не расформировали же, а?

– Но ведь говорили, а? С трибун, б…, орали! Апологеты, нах! Знаешь, что было? Все углы, все блатные сориентировались разом. Комиссию письмами завалили. Мы как-то раз пришли все вместе, на разбирательство дела Поварницына. Пробили адреса, данные тех, кто жаловался, – все же углы синявые, в хлам засиженные, меньше двух ходок и нет ни у кого. Правильно, простым-то людям больше дела нет, кроме как на милицию жалобы писать, да? Я там тоже был. Богданов говорит этой мымре: «Вот, Степнюк Борис Иванович. Сто пятьдесят восьмая, часть третья, сто шестьдесят первая, часть вторая – мало вам?[10] А она смотрит глазами оловянными и говорит: «Так может быть, вы его специально и посадили!» Мразь…

Мент хлебнул чаю.

– А как резать стали – так опять к нам же.

– Это народ.

– Дурной у нас народ.

– Какой есть.

Зазвонил телефон. Виктор Иванович, не глядя, скинул трубку с рычага.

– Надолго к нам?

– Не знаю, как получится.

– Квартира-то твоя цела.

– Проверили, что ли?

– Ну да. Послал наряд.

– Благодарю.

– Да чего там…

Человек аккуратно поставил на стол стакан.

– Начальство у вас – кто и где?

Вечером, уже дома, человек заварил чай из своих, привезенных из Москвы запасов. Нашел и притащил несколько больших листов фанеры, заделал окна. Стекла, как ни странно, были, но так целее будут. Примостил растяжку на балконе… мало ли, а балкон – место уязвимое.

Чайник поспел быстро. Плеснул в чашку, бросил пакетик. В соседнюю миску раскрошил пачку «Ролтона», залил кипятком…

Сидел на темной, пронзительно пустой кухне допоздна, сжимая в обеих руках давно остывшую чашку. Ничего – ни крики на улице, ни треск автоматной очереди на Ижевске-Товарном, который сейчас был так же обычен, как раньше ночной гул поездов, не могли отвлечь его от невеселых мыслей, роившихся в голове, как стая ворон над помойкой…