– А ну, проваливай! – Лера сжала зубы и замахнулась. Про плохих людей она все и так знает.

Цыганка презрительно сплюнула, подобрала юбки и величественно удалилась, что-то бормоча под нос.

– Девушка, такси не надо? – тут же подкатился потертый дядька в кожаной кепке. – Такси недорого…

Сначала она хотела и его отфутболить, но потом представила трясущийся допотопный троллейбус, который еле ползет от вокзала через весь город, вспомнила плечи и локти его раздраженных пассажиров, набивающихся на каждой остановке, как сельди в бочку, и со вздохом спросила:

– Недорого – это сколько?

Дядька назвал цену, действительно смешную по сравнению с Москвой и Питером, и, хотя денег у нее оставалось совсем мало, она согласилась. Таксист потянулся за чемоданом, но она помотала головой и прижала его к груди.

– Как скажешь… хотел же помочь…

Через пять минут они ехали по ее родному, до боли знакомому городу, только Лере казалось, что здания как-то уменьшились, улицы сузились, даже самый воздух изменился, став каким-то плотным и пыльным. Мимо окон машины пролетели старые церкви, Дмитриевский собор, Золотые ворота, потом потянулись уютные двухэтажные домики, такие же, как сто лет назад: первый этаж оштукатурен и выкрашен зеленой или голубой краской, второй – бревенчатый или обшитый вагонкой, яркие ставни, резные наличники, веселые ситцевые занавески на окнах, герань и бальзамин. Между домами аккуратные дощатые заборы, крытые ворота, на которых восседает непременный кот, намывает мордочку, свысока поглядывая на прохожих и проезжих.

Затем машина проехала мимо мрачного бетонного корпуса химического комбината, вдалеке показалось здание бывшего обкома, которое в городе называли «Кубик Бобика» – за кубическую форму и по имени бывшего городского начальника Бобовикова. Миновали унылую громаду знаменитого Владимирского централа, проехали несколько кривых переулков и остановились перед покосившимся, давно не крашенным забором, за которым виднелся ее родной дом.

Лера расплатилась с таксистом, подхватила чемодан и толкнула калитку. Косматый пес рванулся к ней, натянул ржавую цепь, хрипло, недовольно залаял.

– Ты что, Султан, не узнал меня? – спросила она, шагнув навстречу. Султан еще раз для порядка гавкнул и затих, виновато замотал хвостом – извини, мол, не признал сразу, долго же тебя не было!

Она потрепала пса по мохнатому загривку, оглянулась на окна дома, но пошла сперва не туда, а к дровяному сараю. Прошла в дальний угол, разобрала поленья, засунула в глубину свой чемодан, заложила его, посмотрела со стороны – незаметно, и только тогда прошла к дому, поднялась по крыльцу и, не стучась, вошла в сени.

Отчим сидел на кухне, возле топящейся дровяной плиты, в застиранной серой майке и трикотажных тренировочных штанах, перед ним на сальной газете стояла ополовиненная бутылка водки, граненый стакан, жирная селедка и миска с солеными огурцами. За время, что она его не видела, он не то чтобы постарел, а еще больше обрюзг, оплыл, в лице еще заметнее проступили скупость и подозрительность.

«И квасит-то в одиночку! – подумала Лера, оглядев его. – Не обзавелся за всю жизнь друзьями из-за своего поганого характера, даже выпить не с кем!»

– Это кто ж это к нам пожаловал? – протянул отчим, поворачиваясь к двери. – И не постучавшись! А то я слышу, Султан загавкал… Да это никак Норка! Какие, извиняюсь, черти тебя принесли? Ишь ты, столичная штучка! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Видать, не больно-то тебе в столицах подфартило, коли в наши края воротившись?

– Здравствуй, – проговорила Лера, окидывая помещение взглядом. – Я у тебя немного поживу.

– С какой это радости? – затянул отчим. – То годами не вспомнит старого человека, рубля на лекарства не пришлет, а как припекло – так прикатила на все готовенькое!

– Старый человек? – Лера сама удивилась собственному спокойствию. – Да на тебе еще пахать можно! Это дом моей матери, и я имею полное право в нем жить. Знаю я твои лекарства, – и она выразительно оглядела разложенные на столе припасы.

Заметно было, что отчим удивился ее спокойствию и уверенности. Раньше она взрывалась мгновенно, с пол-оборота начинался скандал, в котором он чувствовал себя, как рыба в воде. А теперь диспозиция изменилась, он потерял почву под ногами и решил сменить тактику.

– И правда – чего нам собачиться! Мы же вроде как родные люди…

– Именно – вроде как! – скривилась Лера.

– Ну так проходи, располагайся! Поживешь… пока, коли больше негде! Вещички-то твои где?

– Нет никаких вещичек! – отмахнулась она. – Только что на мне.

– Что ж так? – Его глаза снова недобро загорелись. – Видать, не больно-то в столицах разжилась? Ну ладно, нет так нет! Не хочешь с дороги выпить-закусить? Со свиданьицем, как говорится!

– Нет! – отрезала Лера, хотя есть хотелось ужасно. Просто при взгляде на отчима, на его грязные волосатые руки, на старую газету, которой был застелен стол, на нее накатил знакомый приступ тошноты.

– Ну, как говорится, было бы предложено! – отчим явно обрадовался, что не придется делить с ней трапезу, плеснул в стакан водки, влил в глотку, захрустел огурцом, – Ну коли так – располагайся, будь как дома, но не забывай, что ты в гостях! – и он захихикал, довольный собственным остроумием.

Она прошла в комнату – большую и страшно захламленную, валялись там грязные носки, старые газеты, один ломаный стул. Диван был раз и навсегда разложен. Леру едва не вырвало от вида грязных простыней.

– Ты что – вообще никогда белье не меняешь? – не сдержавшись, крикнула она, но отчим, к счастью не расслышал, он бубнил что-то, уставившись тяжелым взглядом на бутылку.

Она откинула занавеску и вошла в свою «светелку», как называла мама отгороженный угол. Там было не так грязно, если не считать слоя пыли на шкафу и на шатком столике, где она когда-то делала уроки. В шкафу лежало аккуратной стопкой еще мамой сложенное белье, и от запаха сушеной лаванды у нее защемило сердце. Она села на пыльный старенький диван и вспомнила тот ужасный день, когда мама, придя с работы, бросила у порога сумки, наклонилась расшнуровать ботинки, да так и рухнула на пол. Подняли ее уже мертвую, даже «скорую» не стали вызывать, все равно поздно. Лера не плакала на похоронах, потому что в глубине души была к ним давно готова. Мама так и не оправилась после смерти Женьки.

Так не годится, тут же сказала она себе, с таким настроением она даже с отчимом не сладит, не говоря уж обо всех остальных. Ничего, она выпутается и из этого, пообещала она себе – у нее просто нет другого выбора. Она нашла в шкафу кое-что из своей старой одежды, очевидно, отчим еще не настолько опустился, чтобы пропивать домашние вещи.

План действий был у нее продуман до мелочей. Она решила продать наркотики – те, что достались ей в наследство от Затвора. Пока она не избавится от чемодана, она не будет спокойна. Но ведь не встанешь с чемоданом у магазина и не будешь отмерять героин стаканом, как бабушки отмеряют семечки и клюкву. Нужен помощник, верный и знающий человек. И такой человек у нее имелся в городе Владимире – старый приятель, когда-то в школе влюбленный в нее, Митька Золотарев. Биография у него была самая подходящая – бросил школу, недоучившись полтора года, промышлял мелкими кражами, потом ограбил с приятелями магазин и загремел на зону. Но так как не было еще восемнадцати, то дали ему немного. Отсидел и того меньше – вышел по амнистии. При встрече тогда сказал ей, что поумнел и ерундой больше заниматься не станет. И верно, взялся за ум – воровать бросил, прибился к солидной бандитской группировке и состоял у них не то бригадиром, не то еще каким-то мелким начальством. Кличку Митька имел «Долото» – так переделали фамилию.

Митьку она нашла быстро – он с друзьями проводил все вечера в пивной под незамысловатым названием «Маргаритка». Лера отдала парню, отиравшемуся при входе, едва ли не последние деньги и вызвала Митьку на улицу. За это время он почти не изменился – те же хитрованские глаза, та же нагловатая ухмылка, тот же непослушный, еще со школы, вихор на макушке.