Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Когда кто-то из нас падал, инструкторы на лодке подъезжали и забирали его. Остальные продолжали стоять. Никто из нас не знал, сколько времени мы так уже простояли и сколько предстоит простоять еще, кто сдался, а кто еще на ногах. Потом пришли сержанты из морской пехоты – морскую пехоту мы ненавидели – и стали кричать в мегафон, что мы идиоты. Что это даже хорошо, что мы такие идиоты: мы станем импотентами, и все барышни на Невском будут принадлежать им, а не нам. Что мы полные кретины, если думаем, что кто-то может быть круче разведвзвода морской пехоты.

Через какое-то время они закричали совсем другое. Что тот, кто продержался до сей поры, может выйти на берег и идти к ним, в морскую пехоту. Что его примут сразу, без экзаменов. И каждый из нас должен был принимать решение – стоять дальше или послать все к чертовой матери.

Мне было особенно тяжело. Я вырос у Черного моря. Севастополь, Ливадия, Одесса, Константинополь. Я никогда не знал, что море может быть таким чертовски холодным, и не был к этому готов, как мне сказали инструкторы, против меня ставили семь к одному. Они еще и делали ставки, кто сдаст первым.

Я не сдался. И уже вечером был в больнице, откуда вышел только через полтора месяца. Заработать одновременно цистит и воспаление легких – это надо суметь. Вот только я был тем самым пятым, вышедшим из моря на своих ногах. И после больницы продолжил обучение на курсах. Уже как один из своих…

Внезапно я понял, что машина стоит. Газует и стоит. Что я смертельно замерз. И что мы уже не на дороге…

Чертовы ублюдки.

Я начал барабанить в крышку. Бить ногами, как только мог. Мать вашу, выпустите меня наконец…

Услышали. Я услышал, как открылась дверь, как откинули диван, как начали забирать инструменты. И когда инструментов не было, я толкнул это чертово двойное дно и оказался в месте, где было свободное пространство. Не так, как в гробу…

И еще тут был воздух. Настоящий воздух…

Попытался выбраться из машины – получилось, но не сразу. Ноги были как деревянные, руки тоже. Замерз.

Те, кто не знает механизма обморожения, думают, что, если замерз, надо выпить водки или спирта, и тогда согреешься. На самом деле все строго наоборот – замерзнешь еще сильнее. Алкоголь расширяет сосуды, и тепло начинает теряться интенсивнее, то, что после алкоголя ты чувствуешь жар, это всего лишь видимость согревания. Выпив, ты чувствуешь, что согрелся, тебя начинает клонить в сон, ты засыпаешь – и сон плавно переходит в вечный. Надо убраться с холода и начать делать упражнения. Это самое лучшее, что можно сделать. Ну и горячее питье, если есть…

Выбравшись из машины, я огляделся.

Мы были где-то в горах, на перевале. Температура – градусов пять по Цельсию, с отрицательным знаком, то есть почти на грани таяния снега. Снега здесь было на удивление немного – белые проплешины на буром фоне земли. Мы были на какой-то дороге, идущей непонятно откуда и непонятно куда: здесь нет приметных ориентиров, только местные, те, кому горы эти знакомы с самого детства, могут здесь уверенно ориентироваться. Слева была не пропасть, а чертовски коварная каменная осыпь. Неопытному человеку она может показаться неопасной, но сорвавшись, до низу только уши твои доедут, как говорили на горной подготовке по выживанию.

Я понял и то, в чем заключается проблема боевиков. Дорога, по которой они ехали, стала слишком опасной, вдобавок внедорожник еще и забуксовал. А тут и сорваться недолго, поэтому дальше ехать они не решились и сейчас спорили, что делать.

Я начал разминаться, как мог. Боевики смотрели на меня с опаской. На них были накидки, с одной стороны цвета овечьей шерсти, идеально подходящие под местные камни, с другой – белые. Опытные…

Закончив с разминкой, я сунулся в салон. Увидел покрывало, разорвал его на середине, сунул голову, завязал вокруг пояса веревкой, как примитивное пастушеское пончо. Боевики смотрел на меня и ничего не говорили.

– Что встали? – спросил я. – Вот лебедка. Пользоваться умеете? Есть колышек стальной и большой молоток?

Один из боевиков отправился в машину.

Место, в которое мы приехали, было большой деревней. Как и положено обжитым местам, оно располагалось на господствующей высоте, наверху большого то ли холма, то ли горы, и было отлично подготовлено к обороне.

Улицы здесь такие, что неподготовленный человек будет не идти по ним, а карабкаться, бегать, как местные мальчишки, он не сможет. Когда снег начнет таять, здесь будет очень скользко, но селя, сносящего все и вся, не будет: он будет ниже, уйдет в долину, здесь самый верх. Для машин здешние места совершенно не предназначены. Зато много живности, особенно коз. Афганцы любят коз: они прыгучие и могут объедать даже листву с деревьев.

Примета нового времени – коровы. В Афганистане почти нигде не держали коров, корова считалась признаком очень богатого хозяйства, молоко было столь ценным, что правоверные молили Аллаха добавить им его, если оно оказывалось на столе. Англичане ничего с этим не сделали, а мы завезли сюда кавказских коров и стали продавать. Кавказские коровы примерно в полтора-два раза меньше обычных крестьянских коров, они могут ходить по горным тропам и подниматься на задние копыта, чтобы объесть дерево. Молока они дают меньше обычной коровы, но больше козы. Козье молоко намного ценнее и дороже, но, как только русские привезли коров, их стали скупать по всем деревням. Это одно из немногого в деле «завоевания умов и сердец», что реально сработало в Афганистане.

Мальчишки. В отличие от городских сверстников – необутые. В городе – мы гордились тем, что обули всех детей, а здесь ни один мальчишка не наденет ботинки, даже если они у него и будут. Их надо шнуровать, в горах они проживут недолго, а пятки у местной детворы такие, что они могут запросто ходить по битому стеклу. Босоногие, в отличие от взрослых с непокрытыми головами, часто с прутиками – пастушата. У всех на поясе небольшой нож, здесь нож дают ребенку, как только он начинает ходить. Они не учатся в школе, наверняка и Корану почти не учатся, растут как сорняк в поле. Как только водитель поставил нашу машину на ручник и мы вышли, они моментально обсыпали нас. Особый интерес они проявляли ко мне, один из боевиков, охранявший меня, дал особо настырному такого плесня, что тот полетел на землю, но ничуть не обиделся, вскочил и присоединился к остальным. Когда мы приходили в кишлаки, они вели себя совсем по-другому, исподтишка следили за нами блестящими черными глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Когда мы давали им что-то, они брали это, но выражение их лиц при этом не менялось. Если мы забирали кого-то, любой мог схватить оружие и начать в нас стрелять, и если мы просто приходили, чтобы поговорить со старейшинами, любой из них тоже мог взять оружие и начать стрелять. Араб, когда ему было совсем плохо, вспоминал, как он убил маленькую девочку: та знала, где отец хранит автомат, и открыла огонь по пришедшим в кишлак чужакам. А сейчас это были обычные дети, и если я был с моджахедами, значит, я был одним из своих и меня можно не ненавидеть. И они с детской непосредственностью пытались прикоснуться ко мне, человеку из другого мира, с авианосцами по сто тысяч тонн, поездами на магнитной левитации и собираемой на околоземной орбите станцией для добычи полезных веществ из метеоритов. Пятьдесят с лишним лет назад гауптман люфтваффе барон Гуго фон Лоссов первым ступил на поверхность Луны, а они здесь жили, как и несколько сот лет назад.

Здесь были и женщины. Они не сидели по домам, благо здесь был небольшой рынок, и они тоже смотрели на нас. Все – в черных хиджабах, здесь нет и намека на кабульских красавиц, здесь достаточно что-то не то увидеть, чтобы заиметь кровного врага. Они торговали примитивной снедью и гуманитарной помощью напополам: видимо, ее привозили в село по договоренности с местными жителями, что они сами распределят ее, но какой идиот будет отдавать бесплатно то, что можно продать. Вон знакомые мешки с рисом, с мукой, большие синие канистры с керосином – налетай, покупай. Еще одно мое начинание, которое нынешний генерал-губернатор спустил в сортир. Будучи здесь наместником, первым делом я отказался от поставки сюда гуманитарной помощи. По моему, поставлять в зону конфликта гуманитарную помощь и раздавать ее просто так – верх идиотизма. Все ценности, что получены не в качестве платы за труд, развращают и делают невозможным нормальное становление общества. Эти идиоты привезли сюда гуманитарную помощь – и шейхи торгуют ею на базаре и будут торговать, а так как норма прибыли стремится к бесконечности, они могут себе позволить финансировать моджахедов с прибылью. Да и моджахеды могут объявить полученную прибыль лихвой (а как не лихва?!) и конфисковать ее себе. Скажете, не так? В Персии мы почти сразу, через месяц с небольшим, единовременно выдали вспомоществование деньгами, после чего объявили, что больше никому и никакая помощь оказываться не будет. Каждый должен работать, а пока не восстановлены заводы, есть корпус гражданской реконструкции, можно работать там и получать заработную плату, на которую можно кормить семью. Да, мы завозили продовольствие, но продавали, а не раздавали его, большей частью привлекая к снабжению местное купечество. Вместо того чтобы делать его своими врагами, раздавая продовольствие даром и провоцируя злоупотребления и воровство. Очень важно – не дать людям забыть, что такое работа и деньги, полученные за труд. Иначе ничего хорошего не будет – видно на примере Афганистана.

10
{"b":"541746","o":1}