Андрей слушал болтовню вышибалы, окаменев как скала, и думал: «Если сейчас воткнуть тебе нож в глаз, ты, гаденыш, сильно будешь верещать? Господи, дай силы сдержаться! Если сейчас я его положу, мне отсюда надо будет бежать. Но ведь как хочется прирезать ублюдка! Он и сам не понимает, какой он подонок… ведь казалось бы – простой парень, даже незлобивый, но ведь тварь! Нет, твари – они Божьи, они не убивают ради развлечения, только люди это могут. А ведь я не сильно от него отличался…»

– …Ну вот, это и есть Круг – важные господа сидят, смотрят, делают ставки – сколько продержатся еретики. И простой народ пускают, там есть кассы – принимают ставки, сколько минут продержатся. Один мой родственник как-то целую кучу денег выиграл на одном еретике, бывшем вояке, как оказалось! Он трех бойцов положил, прямо голыми руками, пришлось его исчадиям убивать. Напустили на него чуму, он так и сгнил на Кругу – покрылся черными язвами, и все хулу на Сагана кричал, чего-то про Бога, про веру… Мы так смеялись – лежит гниет, а все про Бога своего болтает! Не помог ему его Бог! Ну да ладно, ты доедай, а я пойду проверю, как там Василий, да надо уже за залом смотреть. Народ собирается, вечером вообще шумно будет. Дождись Петра Михалыча, он што-нить придумает.

Вышибала ушел, а Андрей сидел над остывшим горшком с мясом – есть ему расхотелось. «Как мог образоваться такой мир, в котором все перевернуто с ног на голову? – И усмехнулся. – Ты же сам жил перевернутый, чему удивляешься? Тому, что тут нет морали? Или такой вот, походя, жестокости и подлости? Что, на Земле такого нет? Ладно, надо укрепиться тут – обживусь, приму решение, как мне жить. Неужели тут все вот такие подонки, как этот парень?»

Он посидел еще некоторое время – может, час, может, два, он не замечал течения времени, погрузившись в подобие транса. Прикрыв глаза, он молился и просил Бога наставить его на путь истинный. К концу своих размышлений Андрей пришел к выводу, что послан в этот мир очистить его от скверны. И очистить так, как он умел это делать, – убивать. Выжигать каленым железом скверну. Иначе зачем он тут?

– Ты Андрей? Петька мне сказал, что ты ищешь работу, это так? – Перед Андреем стоял невысокий полноватый человек лет пятидесяти, с седыми, зачесанными назад и покрытыми чем-то вроде масла волосами. Его маленькие умные глаза внимательно обшаривали худую фигуру монаха, как будто оценивая – много ли на нем мяса и пойдет ли оно в котел. – Что умеешь делать? Поварить? Конюхом?

– Я мало что умею, – признался Андрей, – могу помогать поварам, нарезать, мыть, могу прибираться или помогать конюху. Я быстро учусь. Могу на повара выучиться. Мне нужны работа и жилье, и я готов отработать.

– Хм… по крайней мере, честно, не наврал, – приятно удивился хозяин трактира. – Обычно начинают врать, рассказывать о том, какие они знатные повара и управляющие. Потом оказывается, что заправку-то для щей нарезать не умеют. Ну что ж, таких честных людей, как ты, надо ценить. Я возьму тебя разнорабочим, будешь помогать поварам. Таскать воду, рубить дрова, в общем, делать что скажут. В конюшню тебя не допущу – пусть конюх сам занимается, это его работа, а ты по кухне и по залу будешь работать. Жалованье тебе – серебреник в день, плюс питание. Жить будешь… хм, есть у меня комнатка, маленькая, правда – только кровать и встает. Так что будешь жить один. Это все вещи, что у тебя есть? – Он указал на тощую котомку Андрея.

– Да… как-то не обзавелся еще вещами. Вернее, бросил дома.

– Знаю, знаю… Петька рассказал мне о тебе. Что ж, давай работай. Пойдем, я тебе твою комнату покажу.

Они прошли уже знакомым коридором через подсобку, и вскоре Андрей оказался в маленькой комнатке.

И вправду она не вмещала больше чем узкую кровать, похожую на ту, на которой он спал в монастырской келье. Он был очень рад, что жить будет один: во-первых, привык к одиночеству, а во-вторых, избавлен от такого соседа, как Петя, с утра до ночи рассуждающего о своих подвигах на Круге. Он бы или с ума сошел, слушая это изо дня в день, или придушил бы его при первой возможности. Скорее – второе.

Андрей не обольщался, что задержится тут надолго. Если он начнет убивать приспешников Сатаны – а он верил, что Господь послал его именно для этого, – в конце концов его вычислят, и придется бежать. Или погибать… Вернее всего – погибать. И может, это и было его Искупление?

Уже месяц он работал в трактире «Серый кот». Как ни странно, работа мало чем отличалась от его послушания в монастыре, она была Андрею не в тягость, к тяжелой и грязной работе он привык, не отлынивал, и постепенно трактирная челядь его приняла как своего. За исключением конюха.

Этот здоровенный ленивый парень все время старался как-то его задеть, пошпынять, пройтись глупыми шутками по его безотказности и усердию.

Как-то раз Андрей проходил с полными ведрами мимо конюшни, на пороге которой сидел конюх Ефим, не упустивший случая в очередной раз высказаться в его адрес:

– Эй ты, придурок! Иди прибери у меня в конюшне! Ты же любишь работать, так иди поработай, подхалим хозяйский! Противно смотреть, как ты всем стараешься угодить! Как проститутка! А может, ты не мужик вообще, а шлюха? Пошли ко мне в конюшню, сделай мне хорошо, шлюха!

В дверях трактира и возле него собралась толпа зевак – посетители и случайные прохожие подзуживали конюха, надеясь на бесплатное развлечение: может, подерутся?

Видя такое внимание, конюх вошел в раж.

– Шлюха, ну иди скорее, я совсем уже распалился! Иди, сделай мне хорошо! – Он радостно зареготал, уверенный в полной своей безнаказанности. – А может, хозяину пожалуешься? Ты ему тоже делаешь хорошо? Кувыркаешься небось с ним, шлюха?

Андрей остановился, подумал секунду и, поставив одно ведро на землю, направился к сидящему на пороге и самодовольно скалящемуся Ефиму.

– Распалился, говоришь? Охладись! – И Андрей выплеснул ведро ледяной воды прямо в лицо негодяю.

Тот захлебнулся ледяной струей, ошеломленно заморгал, протирая глаза рукавом рубахи, а потом взревел и бросился на обидчика со всей дури своих ста двадцати килограммов:

– Убью, мразь!

Андрей автоматически увел в сторону летящий ему в лицо толстый, похожий на дыню кулак и встретил нападавшего прямым ударом в подмышечную впадину. Видимо, это было очень больно, потому что парень хрюкнул и зажал рукой больное место. После этого Андрей провел серию быстрых, как барабанная дробь, прямых ударов в солнечное сплетение – конюх свалился на землю, точно подрубленное дерево. Андрей немного подумал и врезал ему носком сапога по челюсти, выбив как минимум два передних зуба – чтобы помнил.

Потом повернулся, поднял брошенное ведро, подхватил второе, с водой, и зашагал к дверям трактира. Толпа зевак ошеломленно молчала, и только голос вышибалы послышался от дверей:

– Я же говорил, худые, они с сюрпризом, на вид и не скажешь, а у них в жилах вся сила!

Толпа расступилась, пропуская хмурого Андрея, и он продолжил свой путь к кухне. Ему надо было принести еще десять ведер воды.

Он ожидал, что хозяин его оштрафует или выгонит за то, что покалечил его работника, потому до вечера ходил хмурый и раздумывал, куда податься, если попрут из трактира.

Петр Михалыч пришел под вечер, как обычно. Он жил в нескольких кварталах отсюда, в обеспеченном районе, где обитал весь средний класс этого города. Андрей все ждал, когда же хозяин позовет его на расправу, но так и не дождался. Все шло своим чередом, и только поздним вечером он узнал от вышибалы, как трактирщик отреагировал на инцидент.

– Хозяин-то чуть конюха не выгнал из-за тебя, – смеясь, рассказывал Петька. – Ему передали, что конюх говорил, будто вы с хозяином занимаетесь мужеложством, а он страх как не любит мужеложцев. Так вот, он чуть конюха не выгнал и сказал, что ты правильно ему три зуба выбил. А ты злой, оказывается! Зачем ты ему зубы-то выбил?

– Чтобы помнил. И больше не лез, – хмуро пояснил Андрей. Он уже жалел, что не сдержался и покалечил глупого конюха.