– Удивил ты меня, Гимли, – сказал Леголас. – Раньше я таких речей от тебя не слыхивал. Еще немного – и я, чего доброго, начну сожалеть, что не видел твоих чертогов. Ладно! Давай заключим уговор: если обоих нас минует гибель – что вряд ли, – то немного попутешествуем вдвоем. Ты со мною в Фангорн, а потом я с тобой – к Хельмову ущелью.

– Фангорн-то я бы далеко стороной обошел, – вздохнул Гимли. – Но будь по-твоему, в Фангорн так в Фангорн, только уж после этого – прямиком сюда, я сам тебе покажу пещеры.

– Идет, – скрепил Леголас. – Но пока что, увы, и от пещер мы отъезжаем все дальше, а вот, гляди-ка, и лес кончается. Далеко еще до Изенгарда, Гэндальф?

– Кому как, – отозвался Гэндальф. – Сарумановы вороны летают по прямой, им пятнадцать лиг: пять от Ущельного излога до переправы, а оттуда еще десять до изенгардских ворот. Но мы отдохнем: заночуем.

– А там, на месте, что нас все-таки ожидает? – спросил Гимли. – Ты-то, конечно, знаешь заранее, а я даже не догадываюсь.

– Нет, я заранее не знаю, – отвечал маг. – Я там был вчера ночью; с тех пор могло случиться многое. Но ты, я думаю, сетовать не будешь, что зря проехался, хотя и покинул, не насмотревшись, Блистающие Пещеры Агларонда.

Наконец они выехали из лесу к развилку большой дороги, которая вела от Ущельного излога на восток, к Эдорасу, и на север, к Изенгардской переправе. Леголас остановил коня на опушке, с грустью оглянулся и громко вскрикнул.

– Там глаза! – закричал он. – Из-за ветвей глаза глядят нам вслед! В жизни не видал таких глаз!

Встревоженные его возгласом воины тоже остановились и обернулись, а Леголас поскакал обратно.

– Нет, нет! – завопил Гимли. – Езжай, куда хочешь, коли совсем свихнулся, а меня спусти с лошади! Ну тебя с твоими глазами!

– Стой, царевич Лихолесья! – приказал Гэндальф. – Сейчас не время. Погоди, от тебя этот лес не уйдет.

Между тем на опушке показались три удивительных исполина: ростом с троллей, футов двенадцати, если не больше, плотные, крепко сбитые, как деревья в поре, долгоногие, длиннорукие, многопалые; то ли одежда в обтяжку, то ли кожа была у них светло-бурая, курчавились кронами пышные волосы, торчали серо-зеленые, мшистые бороды. Огромные внимательные глаза глядели вовсе не на конников, взоры их устремлялись к северу. Внезапно они, приставив раструбом руки ко рту, издали громкий клич, похожий на пенье рога, но протяжнее и мелодичнее. Раздались ответные звуки; всадники обернулись в другую сторону и увидели, что с севера к лесу быстро приближаются такие же исполины, вышагивая в траве. Шагали они, точно аисты, но гораздо проворнее. Конники разразились изумленными возгласами, иные из них схватились за мечи.

– Оставьте оружие, – сказал Гэндальф. – Это всего-навсего пастухи. Они не враги наши, да они нас вовсе и не замечают.

Видимо, так оно и было: исполины, даже не взглянув на всадников, скрылись в лесу.

– Пастухи! – сказал Теоден. – А где же их стада? Кто они такие, Гэндальф? Тебе они, по всему видать, знакомы.

– Пастыри деревьев, – отвечал Гэндальф. – Давно ли, о конунг Теоден, внимал ты долгим рассказам у вечернего очага? Многие ристанийские дети, припомнив волшебные сказки и чудесные были, шутя отыскали бы ответ на твой вопрос. Ты видел онтов, конунг, онтов из Фангорнского Леса, который на вашем языке зовется Онтвальд. Может, тебе казалось, что он прозван так ненароком? Нет, Теоден, разуверься: это вы для них мимолетная небыль, столетья, минувшие со времен Отрока Эорла до старца Теодена, в их памяти короче дня, и летопись ваших деяний – как пляска солнечных зайчиков.

– Онты! – вымолвил конунг после долгого молчания. – Да, среди сказочных теней понятней нынешние чудеса, а время нынче небывалое. Век за веком мы холили коней и распахивали поля, строили дома, ковали мечи и косы, выезжали в дальние походы и помогали гондорцам воевать – и называли это жизнью людской, и думали, будто мир вертится вокруг нас. И знать не желали никаких чужаков за нашими рубежами. Старинные песни и сказания мы забывали: одни обрывки их случайно достигали детских ушей. И вот свершилось – древние небылицы ожили и, откуда ни возьмись, явились средь бела дня.

– Вот и радуйся, конунг Теоден, – сказал Гэндальф. – Стало быть, нынче злая беда грозит не только недолговечному роду людскому, но и жизни иной, которая мнилась вам небылицей. Есть у вас союзники и соратники, неведомые вам самим.

– Не знаю, радоваться мне или печалиться, – возразил Теоден. – Ведь даже если мы победим – все равно много дивного и прекрасного исчезнет наверное из жизни Средиземья.

– Исчезнет, – подтвердил Гэндальф. – Лиходейство Саурона с корнем выкорчевать не удастся, и след его неизгладим. Но такая уж выпала нам участь. Поехали дальше, навстречу судьбе!

Обросший лесом излог остался позади, свернули налево, к бродам. Леголас скакал последним, то и дело озираясь. Солнце уже закатилось, но, отъехав от горных подножий, они взглянули на запад и увидели за Вратами Ристании багряное небо и пылающие облака. Стаи черных птиц носились кругами и разлетались врассыпную у них над головой, с жалобным криком возвращаясь на свои скалистые кручи.

– Вдоволь поживы стервятникам на бранном поле, – сказал Эомер.

Они шли на рысях по темнеющей равнине. Медленно выплыла чуть урезанная луна, и в ее серебристом свете степь колыхала неровные серые волны. Часа через четыре подъехали к переправе; под откосом виднелись длинные отмели и высокие травянистые насыпи. С порывом ветра донесся волчий вой, и горестно припомнили ристанийцы, сколько доблестных воинов полегло в этих местах.

Прорезая насыпи, дорога витками спускалась к воде и поднималась в гору на том берегу. Три узкие тропы из тесаных каменьев и конские броды между ними вели через голый островок посредине реки. Конники смотрели на переправу и дивились: обычно там меж валунов клубилась и клокотала река, а сейчас было тихо. Безводное русло обнажило галечники и серые песчаные залежи.

– Унылые места, их и не узнать! – проговорил Эомер. – Саруман изуродовал все, что смог: неужели же запрудил и загадил источники Изена?

– Похоже на то, – сказал Гэндальф.

– Надо ли нам, – молвил Теоден, – непременно ехать этим путем, мимо наших мертвецов, истерзанных и изглоданных?

– Надо, – сказал Гэндальф. – Надо нам ехать этим путем. Скорбь твоя, конунг, понятна; ты, однако, увидишь, что волки с окрестных гор до наших мертвецов не добрались. Они обжираются трупами своих приятелей-орков: такая у них дружба, не на жизнь, а на смерть. Вперед!

Они спустились к реке, и волчий вой притих, а волки попятились: страшен был им вид Гэндальфа, грозно-белого в лунном свете, и его гордого серебряного коня Светозара. Конники перешли на островок, а мерцающие глаза тускло и хищно следили за ними с высокого берега.

– Взгляни! – указал Гэндальф. – Друзья твои не дремали.

И они увидели посреди островка свеженасыпанный курган, обложенный каменьями и утыканный копьями.

– Здесь покоятся все мустангримцы, павшие окрест, – сказал Гэндальф.

– Мир их праху! – отозвался Эомер. – Ржа и гниль источат их копья, но курган останется навеки – стеречь Изенгардскую переправу.

– И это тоже ты, Гэндальф, бесценный друг? – спросил Теоден. – Многое ж ты успел за вечер и за ночь!

– Спасибо Светозару и другим безымянным помощникам, – сказал Гэндальф. – Дела было – только поспевай! Одно скажу тебе в утешение возле этого холма: молва троекратно умножила число павших, хотя погибло и правда немало. Больше, однако, рассеялось; и я собрал всех, кого удалось собрать. Одних я отправил с Гримбладом из Вестфольда на помощь Эркенбранду, другим поручил погребение. Теперь они на пути к Эдорасу; твой сенешаль Эльфхельм ведет их, и вдогон им послана еще сотня-другая конников. Саруман обрушил на Хельмову Крепь все свое воинство; завернул даже мелкие отряды, а все же я опасался, что какая-нибудь банда мародеров или свора волколаков нападет на беззащитную столицу. Теперь-то можешь не тревожиться: дворец твой ожидает тебя в целости и сохранности.