– Ты че, душара, задох, что ли, тут?

Невысокий белобрысый солдат – слон[2] по сроку выслуги, а не дух, но его пока не перевели, как полагается, и он считался еще духом – в потертой, пропитанной потом до состояния соляной корки эксперименталке[3], беззлобно и добродушно улыбнулся, отодвигая в сторону кусок дерюги, которым он накрывался от солнца.

– Жарко, тащ гвардии старший сержант.

Кордава огляделся.

– А Деменчук где?

– Так это... по малой отошел, тащ гвардии старший сержант.

– Давно?

– Да... минут десять как...

Кордава мгновенно взбесился: как и любой грузин, пусть и с севера, он заводился с полоборота...

– Козел, деда шено! Щас колонну погонят, а он с поста дернул. Ничо... майор ему вечером устроит ското-клизм... усрется. Деда мухтан траге.

Старший сержант посмотрел на часы.

– Колонну, тащ гвардии старший сержант? Не объявляли же на разводе... А следующая – через полчаса.

– Да бес их знает... только что объявили. Бивень меня сюда дернул... посты проверить, б... Ладно, молодой, не бзди... Зырь только в оба...

– Есть...

Молодой – он был слоном, и права на имя у него не было – приложился к станковому пулемету, обозревая окрестности.

Саланг...

Вряд ли найдется такое место на афганской земле, которое столь обильно полито кровью советских воинов.

Единственная дорога от пограничного Термеза на Баграм, можно сказать, дорога жизни, потому что все снабжение сороковой армии и вся помощь, которая идет Афганистану – идет через нее. В Афганистане нет ни единого километра железнодорожных путей, если не считать построенную в двадцатых и потом сломанную железную дорогу из центра Кабула до королевского дворца. Дорога сложная, пролегает в высокогорье, петляет меж горных круч, если и есть куда свернуть – так это в зияющую пропасть. Ни одна и не две машины в пропасть улетели... особенно страшно было зимой и на гусеничной технике, тот же танк зимой – как корова на льду, чуть что и... С любого склона может работать снайпер, бронированных кабин тогда не додумались сделать... вот и гибли пацаны. А против гранатомета, который в засадных группах у каждого второго духа имеется – даже танковая броня не помогает. Но есть две самые страшные точки. Первая – это тоннель под перевалом Саланг, пробитый советскими инженерами в шестидесятых, он очень плохо освещенный, узкий и там нет внутренней вентиляции. Дважды там были такие ЧП, что и подумать страшно, – в одном из них разом погибли, отравившись углекислым газом, больше пятидесяти человек. А что – машина сломалась и встала, остальные газуют – все. Был там и пожар бензовоза. Душманы все время пытались прорваться к одному из входов в тоннель, чтобы заложить взрывчатку, если бы это им удалось – последствия были бы катастрофическими. Чтобы этого не допустить – по обеим сторонам Саланга стояли несколько сторожевых застав, и тех, кто уходил туда, провожали как покойников. Вторая точка – это как раз в районе Джебаль-Уссарадж, там на трассу выходит ущелье Саланг, вотчина Ахмад Шаха Масуда, талантливого и удачливого военачальника моджахедов. Девять операций было предпринято для того, чтобы овладеть ущельем Саланг, в ходе второй из них вертолеты, чтобы блокировать ущелье, высадили одновременно четыре тысячи двести десантников. И все равно, как только заканчивалась «очередная пандшерская» – ущелье переходило под контроль духов, для которых оно было таким же важным, как и для нас Саланг. Дело в том, что идущая по перевалу Саланг дорога была единственной, прикрытой с обеих сторон скальными массивами дорогой, которая шла от места, где сходятся границы четырех государств – СССР, Афганистана, Пакистана и Китая, – и по ней можно было безопасно выйти в самый центр Афганистана. Сам Ахмад Шах, кстати, не очень-то стремился атаковать советские колонны на трассе, он больше занимался делами создаваемого им в Пандшере собственного государства – но другие командиры духов, прошедшие Пандшером из Пакистана – очень даже были не прочь поразбойничать на трассе.

Как раз это направление и прикрывала сторожевая застава, стоящая на отметке 2685.

Застава эта была в принципе такой же, как и десятки других по обе стороны трассы, за семь лет уже обжитых. Жили в некоем подобии жилья, построенного на манер афганского из глины и камней, были тут и траншеи, вырытые неимоверным трудом в каменистой почве, были и бомбоубежища – перекрытые щели, потому что у духов были минометы. Была натоптанная дорога к роднику – до него был примерно километр. И были выносные посты, на одном из которых как раз и разворачивалось сейчас описываемое действо.

От поста до дороги было примерно метров шестьсот, и все эти шестьсот метров были таким крутым спуском, что, как выражались местные деды, «до низу только уши твои доедут». Все подходы к выносному посту были заминированы, кое-где кинули и МЗП[4] – но все понимали, что духи не сумасшедшие, чтобы лезть в гору под шквальным огнем с нее. Накроют минометами да снайперы отработают – вот и все дела. А пока одни будут пост огнем давить – другие колонну выбьют.

Благо, все-таки хоть частично – но «гнездо» сверху прикрыли, вот только выдержит ли это прикрытие взрыв минометной мины – никто не проверял...

Первыми, конечно же, появились вертолеты. Два «крокодила» – большие, уродливые «Ми-24» шли над ущельем, парой, один за другим, то первый, то второй изредка плевались факелами тепловых ловушек МТЦ. Хоть ущелье и прикрыто сплошной цепью застав – никогда не знаешь, где, на каком выжженном солнцем склоне тебя поджидает огнехвостая смерть – и поэтому только полные дураки привозили из полета хоть одну кассету с ловушками. Вертолеты проходили над ущельем нечасто, только плановые облеты да прикрытие особо важных колонн...

Выжженная солнцем, бурая, не дающая плодов земля. Острые, рвущие бездонную синь неба пики гор. И пацаны – вцепившиеся зубами в эту землю, чужую и враждебную. А каждому пацану всего-то – девятнадцать-двадцать лет...

Первым полз танк. Старая каракатица, железная коробка с донельзя изношенным дизелем, она ползла по натоптанной сотнями тысяч шин дороге, толкая перед собой зубчатые колеса трала; совершенно бесполезная в такой ситуации пушка смотрела в сторону. Танк здесь был совершенно не нужен, он разбивал своим весом и гусеничными траками и так уже испохабленную дорогу и задерживал колонну, большей частью состоящую из мощных полноприводных новеньких «КамАЗов». За все время войны ни одна светлая голова в советском ВПК не сумела придумать колесную машину, которая могла бы толкать перед собой этот трал. Много чего не мог придумать на восьмой год войны неповоротливый советский ВПК – ни миннозащищенные БТР, ни колесные машины разминирования, ни бронированные от пуль кабины, которые можно было бы поставить вместо обычной кабины грузовой машины, ни тяжелые ружья – аналоги военных времен ПТР, из которых можно было бы проломить дувал, стену дома или достать противника на противоположном склоне ущелья, ни бронированные транспортные вертолеты. Господи, да за все время войны формы нормальной солдату не дали, все по форме одевались только во время проверок, а так воевали либо в трофейном, либо в чем попало, выходит рота на операцию – как сброд блатных или шайка нищих. Но они все равно воевали. И отступать – не собирались.

Второй ползла «Шилка» – страшный зенитный танк шурави, шайтан-арба. Тоже гусеничная, с хреновым бронированием и маломощным двигателем – но с зенитной установкой о четырех стволах, способной на максимальной скорострельности выплевывать шестьдесят четыре снаряда в секунду. Духи, если эта машина шла в колонне, – первой целились по ней, а если с первого залпа подбить не удавалось – сразу начинали отходить. Трудно представить, сколько солдатских жизней спасла эта неповоротливая, неказистая машина.