– Сколько у вас вообще кораблей?

– Флотилия! – широко улыбнулся Слава. – С кораблями у нас проблем нет. А вот с личным составом – беда. Месяц назад мы еще на бэдэка могли ходить… Ну, на большом десантном корабле… А теперь он стоит на якоре, как крепость… Впрочем, думаю, мы его скоро раскочегарим. Пора уже!..

Он провел гостей под брезентовый, явно самодельный навес, где возле небольшого костерка, разведенного в железном ящике, грелись несколько бойцов. Мичман выгнал их, предложил мальчишкам занять лучшие места.

– Скоро будем на базе, – предупредил он. – Но вы, если хотите, поспите…

Он потрепал мальчишек по головам, улыбнулся Маше, подмигнул Анжеле.

– А что со Степаном? – спросил Коля. – Где он?

– Не знаю… – Мичман поглядел на море, на соседний катер и своих людей, занятых работой, послушал рокот дизеля и, решив, что его вмешательство команде не требуется, присел около огня.

– У меня был чертовски плохой день, когда капитан Рыбников связался со мной. Один матрос мутировал и убил трех товарищей, в машинном отделении что-то не ладилось, а с запада надвигался шторм. Я не видел смысла бороться за наши жизни дальше. Думал выбросить корабль на берег, а уж там – пусть каждый выживает как хочет…

Мичман поежился и протянул ладони к огню.

– В первый раз мы с капитаном Рыбниковым переговорили всего-то десять минут. Но этого оказалось достаточно, чтобы у меня появилось желание жить дальше и что-то делать… Да, он был правильный мужик. Офицер! Другой на его месте спасал бы свою шкуру. А капитан не мог. У него была куча аппаратуры, он принимал передачи со всего мира, и эта информация могла спасти многих людей. Он слышал их голоса в эфире, их призывы о помощи. И он стал посредником…

Мичман вытащил из-за пазухи помятую фляжку, взболтал ее, открыл, предложил Коле. Тот глотнул – это был приличный коньяк.

– Капитан Рыбников вышел на связь не только со мной. Его передачи слушали сотни, а может, и тысячи человек. Те, кто не мог принимать Степана, узнавали содержание его эфиров от других радиолюбителей. Каждое слово Рыбникова записывалось и потом много раз повторялось, передавалось от человека к человеку и доходило даже туда, где не могли принимать его сигнал. Капитан рассказывал, как убивать мутантов, объяснял, как распространяется инфекция, учил, как от нее защищаться, если кто-то ухитрился избежать заражения. Он зачитывал сообщения международных агентств, делился радиоперехватами. И он, сидя взаперти, словно монах, разрабатывал собственную систему выживания, свой Кодекс.

– Кодекс? – переспросил Коля.

– Набор простых правил, – пояснил Мичман. – Например: никогда не спать вместе; каждый должен быть изолирован от каждого. Это кажется очевидным, это лежит на поверхности. Однако многие люди погибли, так как не успели додуматься до этого.

– Кодекс, – задумчиво повторил Коля. – Когда мы были мальчишками, у нас тоже был Кодекс. Это я его так назвал. И там тоже были правила. Наивные. Но понятные. «Один за всех, и все за одного». Как-то так. Мы придумывали их и вписывали в тетрадку. А потом старались им следовать…

Коля встал, подошел к борту. Оба катера уходили в море – берега уже не было видно. На носу у аппарели собрались почти все бойцы. На корме остались только вахтенные, наблюдающие за буксируемыми шлюпками, закрытыми чехлами.

– Капитан Рыбников научил нас всему, что знал, – сказал Мичман, встав рядом с Колей. – Если кому-то требовалась помощь, он по радиоканалу обращался к Степану, и тот находил способ помочь, хотя сам оставался на месте, за многие сотни, а то и тысячи километеров.

– Как это возможно? – спросил Коля.

– Капитан собрал несколько отрядов. Он поддерживал с ними связь, вел их. А были и такие группы, что просто слушали его передачи, не имея возможности отвечать. И когда Рыбников просил что-то сделать, всегда находились люди, готовые выполнить его просьбу. Капитан создал настоящее братство. И он планировал всех этих людей свести в нескольких точках, чтобы они организовали общины, живущие по его Кодексу. Мне Степан поручил собрать военных моряков. Вас и еще три десятка людей он вывел на Карговский Нос, мы забирали их вчера и сегодня. Другую команду гражданских мы сняли с берега в Териберке двадцатого сентября. Были и еще люди… Сейчас нас почти четыреста человек. Есть и женщины, и дети, так что скучно вам не будет. Степан не зря гнал их за столько миль от дома. Во-первых, он хотел найти безопасные места – там, где почти нет людей, а значит, нет и мутантов. Во-вторых, он хотел, чтобы к указанным точкам добрались самые стойкие – те, кто умеет выживать, и те, кто не мутирует в первые недели после заражения. Рыбников объяснял, что инфекция разными людьми переносится по-разному. Он хотел, чтобы в общины попали люди, устойчивые к болезни.

– Селекция, – задумчиво произнес Коля.

– Более того, – сказал Мичман. – Нам со Степаном удалось найти чистых.

– Чистых? – переспросил Коля, не совсем понимая, что означает этот термин.

– Да. Людей, которых инфекция обошла стороной. Вроде бы такие остались кое-где в подземных убежищах. Но наши чистые спрятались не под землей, а под водой. Атомный подводный крейсер «Юрий Долгорукий» – слыхал про такой?

– Нет, – помотал головой Коля.

– До ста суток автономного плавания, – сказал Мичман так гордо, будто он сам служил не на тральщике, а на этой самой подлодке. – Неограниченная дальность хода, скорость почти тридцать узлов, длина без малого двести метров… – Он назидательно поднял указательный палец, выдержал паузу, и добавил со вздохом: – Сто человек мужиков и ни одной женщины…

– Они не заражены? – переспросил Коля.

– Да, – подтвердил Мичман. – Они чистые. И остаются такими благодаря капитану Рыбникову. Ну и мне в некоторой степени.

– А в этом есть какой-то смысл? – спросил Коля.

– В чем именно? В том, что они чистые? Конечно! Мы с тобой можем мутировать в любую минуту, а чистым это не грозит – они, по сравнению с нами, долгожители.

– Но нам-то какая от этого польза? – продолжал недоумевать Коля.

– Ты не торопись, – похлопал его по плечу Мичман. – Скоро сам во всем разберешься…

Они вернулись к огню. Мальчишки спали, уткнувшись носами друг в друга. Анжела куталась в промасленный плед, смотрела на тлеющие угли.

Мичман опять достал фляжку, предложил Маше. Она отказываться не стала, хлебнула теплого коньяка, зажмурилась, покашляла в кулак. Потом спросила низким, словно чужим голосом:

– Так что случилось со Степаном?

– А этого мы не знаем, – ответил Мичман, убирая свою фляжку поглубже за пазуху. – Почти месяц прошел, как он пропал. Возможно, капитан, исполнив все задуманное, попытался выбраться из своего гарнизона, чтобы присоединиться к нам, и погиб где-то в схватке с мутантами. А может быть, он обратился, как это рано или поздно случается со всеми зараженными. Или умер от голода прямо на посту, не имея возможности пополнить запасы… Мы не знаем. Он просто не вышел на связь.

– Значит, Степка так и не узнал, спаслись ли мы, – пробормотал Коля.

– Зато он знал, что продлил жизнь сотням, а может, и тысячам людей. Твой брат был настоящий герой. А герои – не умирают…

Мичман отвернулся, украдкой вытер глаза.

– Вы все же отдохните, – сказал он глухо и поднялся, глядя в сторону. – Скоро уже будем на базе…

База располагалась в небольшой круглой бухте, примерно в двух километрах от скалистого берега – в десяти кабельтовых, как выразился Мичман. Здесь стояли на якорях корабли, но сколько их тут собралось, Коля сосчитать не мог – когда они вошли в бухту, было уже темно. Десантные катера медленно скользили по тихой воде, огибая черные туши судов, обозначенные разноцветными огнями. На далеком берегу тоже что-то светилось: то ли костры, то ли окна домов.

– Разгружаться будем в доковой камере, – предупредил Мичман. – Но я предлагаю не ждать, сойдем прямо у гостиницы.

Через пару минут катер прижался к плоскому борту какой-то плавучей платформы – то ли баржи-сухогруза, то ли дебаркадера. Повеселевшие моряки бросили концы встречающим их товарищам, потом сверху спустили дощатый трап, который Мичман тут же обозвал сходней. Коля ступил на сходню с опаской: катер терся о швартовые кранцы, внизу хлюпала черная вода, самодельный трап скрипел и качался.