Нянечка Рая отжала тряпку в ведре, вытерла руки полой халата и, тяжело вздохнув, покосилась на Галину Дмитриевну.
– Вы бы лучше поспали, чем эту пакость смотреть. Давайте я переключу на “Дикую Розу”. Можно?
– Феликс Нечаев не психолог, – чуть слышно произнесла Галина Дмитриевна, – зачем он говорит не правду?
– Это вы о ком? – удивилась нянечка. Галина Дмитриевна ничего не ответила. Она смотрела в экран. Глаза ее были неподвижны, она даже не моргала.
– Итак, подведем некоторые итоги, – сказал ведущий и опять тряхнул чубом, – наша сегодняшняя тема “Принципиальный холостяк”. Наш герой утверждает, что изучил разные типы женщин и не хочет жениться, поскольку ни один из этих типов его не удовлетворяет. Что скажут наши зрители? Пожалуйста! Вот вы, девушка!
Ведущий крупными скачками подлетел к хорошенькой юной блондинке в первом ряду и сунул ей в лицо микрофон.
– Если ему никто не нравится, зачем он вообще лезет? – выпалила блондинка. – Пусть переходит на самообслуживание и сам себя удовлетворяет!
В зале засмеялись. Оператор упер камеру в лицо герою. Лицо это ходило ходуном. Двигались брови, вертелся нос, толстые губы то поджимались в нитку, то вытягивались в трубочку.
– Знаете что, милая, – пропел он, опять басом, – я вам могу сказать как профессиональный психолог, что у вас очень серьезные комплексы.
– Феликс не психолог, – повторила Галина Дмитриевна чуть громче, – он закончил заочное отделение областного педагогического института. А до этого служил в армии, строил генеральские дачи под Москвой.
Нянечка Рая собиралась вылить грязную воду из ведра, но застыла на полпути к туалету. Швабра с громким стуком упала на пол.
– Что вы говорите? Я не поняла…
– Сначала мы взяли его на договор, курьером. Потом он стал младшим редактором. Он пунктуален, аккуратен, никогда ничего не забывает, умеет наводить порядок в бумагах и документах.
– Галина Дмитриевна! – испуганно окликнула ее нянечка. – Вам нехорошо? Может, доктора позвать?
– Нет, Рая, не волнуйтесь, – больная глубоко вздохнула и закрыла глаза, – можете переключать на свою “Дикую Розу” или вообще выключить. И, пожалуйста, опустите мою койку, я посплю.
То, что произошло сейчас, было почти невероятно. Она вспомнила, как звали щекастого мужчину, героя телешоу, кто он, откуда она его знает. Впервые из черного вязкого хаоса вырвался наружу живой и понятный фрагмент. Пусть это была всего лишь плоская картинка, пусть на картинке кривлялся дурак Феликс, но она вспомнила. И еще ей удалось глядеть в экран, не моргая, почти целую минуту. Это тоже был отблеск прошлой жизни, отблеск слабый, бессмысленный, но милый.
Муж Галины Дмитриевны в самом начале своей политической карьеры специально вырабатывал перед зеркалом пристальный, неподвижный взгляд, учился смотреть, не моргая, в телекамеру – это сильно действовало на зрителей, даже слегка гипнотизировало, однако глаза уставали, слезились, болела голова. После репетиций перед зеркалом и телесъемок у него дергались сразу оба века. Он нервничал и злился. Чтобы успокоить его, Галина Дмитриевна тренировала гипнотический лидерский взгляд вместе с ним и превратила это в игру. Они засекали время по песочным часам и смотрели в глаза друг другу, не моргая, кто дольше продержится.
Она вообще многое делала вместе с ним и ради него – садилась на диеты, когда он начинал полнеть, изнуряла себя игрой в большой теннис, который на самом деле терпеть не могла, потому что мячик всегда, как заговоренный, летел ей в голову. Более всего тяготили ее в той прошлой жизни митинги и светские мероприятия. Ей было плохо в толпе. Она терялась, не любила, когда на нее смотрят, все казалось, что-то не так: пятно на костюме, дырка на колготках, тушь сыплется с ресниц, помада размазалась. Она старалась уединиться, слишком часто бегала в туалет, проверить, все ли в порядке, тут же напрягалась, что кто-нибудь обратит на это внимание и что-нибудь не то о ней подумает.
Страхи на уровне “кто что подумает” были, пожалуй, самыми главными, самыми упорными и мерзкими из ее страхов. Она понимала, как это мелко, пошло, как “по-бабски”, и ненавидела себя за это, но ничего поделать не могла.
Когда-то, в двенадцать лет, пересекая свой двор, наполненный детьми, старухами на лавочках, собачниками, мамашами с колясками, она украдкой косилась на каждого встречного и пыталась угадать по его лицу, что он о ней думает – считает, будто она нарочно утопила Любу Гордиенко, или не верит в это. Мнение обитателей двора казалось ей достоверней правды, важней ее собственной памяти, тогда еще вполне ясной и здравой. Как будто они, соседи, толпа, могли решить тайным голосованием, убийца она или нет.
– Не смей никого слушать. Не обращай на них внимание. Ты ни в чем не виновата, ты же знаешь, как было на самом деле! – говорила мама.
– Тогда почему они шепчутся у меня за спиной? Почему Любина мать кричит на весь двор:
"Убийца! Чтоб ты сдохла!” – и никто ее не просит замолчать? Они слушают, качают головами, потом все обсуждают и смотрят на меня, смотрят…
– Мы уедем отсюда, и все это кончится, – обещал папа.
Но чтобы переехать в другой район, надо было искать варианты обмена, а это невозможно сделать за один день. Прошел почти год, прежде чем Галя села в кабину большого фургона, нагруженного домашним скарбом, и навсегда покинула двор с его общественным мнением. Последнее, что она услышала, был истошный крик пьяной Любиной матери:
– Убийца! Чтоб ты сдохла!
Растрепанная, седая, в халате, она бежала за машиной, которая все никак не могла развернуться и вписаться в узкий проезд между домами, отделявший двор от улицы.
На лето папа достал путевки в ведомственный Дом отдыха в Сочи. Когда Галя увидела море, она побелела, начала задыхаться. Сначала решили, что это астма. Галю долго и мучительно обследовали в больнице, ничего не обнаружили, ставили какие-то мудреные диагнозы, опять обследовали, пока, наконец, не нашелся умный доктор, который понял, в чем дело, отменил все назначенные лекарства и порекомендовал обратиться к подростковому психотерапевту.
– Ты боишься воды потому, что боишься утонуть? – спрашивала психотерапевт.
– Нет. Я боюсь, что утопила Любу.
– Но ведь ты не делала этого.
– Не делала. Но когда я вижу воду, мне начинает казаться, что я просто забыла, как все произошло на самом деле, и я думаю: а вдруг я правда убийца?
– Попробуй рассказать с самого начала, все, что помнишь.
Галя попробовала, но стоило произнести слова “Вода стала мутной, под ногами не оказалось дна”, тут же опять началась страшная одышка.
Врач попросила ее написать что-то вроде рассказа или письма, спокойно изложить события того дня на бумаге. Галя исписала двадцать страниц в общей тетради, вспомнила все, почти по минутам.
Когда они вошли в воду, дно оказалось совсем пологим и мягким, как кисель. Сначала держались за ивовые ветви, не отходили далеко от берега, поскольку обе очень плохо плавали. Но было жарко, и барахтаться на такой мелкоте надоело. Галя поплыла дальше, по-собачьи, Люба за ней. Каждые несколько метров вставали на ноги, проверяли, не слишком ли глубоко. Разговаривали, смеялись. Люба говорила, что в такой воде хорошо мыть волосы, она очень мягкая, без хлорки.
Потом услышали громкую музыку. Плыл прогулочный катер, и звучала песня про последнюю электричку. Галя стала подпевать во все горло, катер приближался, песня зазвучала так оглушительно, что заложило уши. Когда он проплыл мимо, от него пошла высокая сильная волна. Это было так неожиданно, что обе девочки ушли под воду с головой. Галя хлебнула воды, но быстро вынырнула, огляделась и увидела, что Любы нет рядом. Она сначала позвала ее; не услышав ответа, нырнула опять и попыталась открыть глаза под водой. От волн поднялся ил, вода стала мутной, под ногами не было дна. Какое-то время она шарила руками, пыталась найти Любу на ощупь, выныривала, дышала, звала на помощь. Никто не откликался. Катер был все еще близко, и песня про электричку звучала слишком громко.
