Но память не отозвалась, тогда он осторожно приоткрыл один глаз. И ничего не увидел – перед глазами стояла белая пелена. Тогда он открыл оба глаза как можно шире и заметил, что над ним наклонилась довольно хорошенькая сестричка в кокетливом белом халатике.

– П-привет! – еле разлепляя губы, произнес он.

– Ух ты, какой шустрый! – сестричка засмеялась. – Не успел глаза открыть и сразу – привет.

Алексей хотел поднять голову, но что-то мешало. И тело опоясывал жесткий панцирь.

– Тише, тише! – испугалась девушка. – Юрий Михалыч!

Подошел врач.

– Как зовут? – осведомился он, заглядывая в медкарту.

– Леша… Алексей Бодров… Константинович.

– Верно! – улыбнулся врач. – В паспорте так и сказано. Имя ты свое не забыл. Покажи, какая правая рука, какая левая. – И удовлетворенно хмыкнул, когда Алексей показал. Потом он поводил у него перед глазами указательным пальцем и похлопал по плечу: – Не горюй, мужик, жить будешь!

– Ч-что со мной?

– Пустяки, три ребра сломаны, синяки-ссадины да сотрясение мозга. Вот позвоночник ушиблен… но, даст Бог, и это преодолеем.

Врач отошел к стонавшему соседу, а к койке Алексея подошла другая сестра, постарше, и стала устанавливать капельницу.

– Какое сегодня число? – Он уже произносил слова довольно сносно.

– Тише ты, не мешай.

– Ну какое число? – ныл он.

– Отстань ты, ну двадцать первое.

«Двадцать первое марта, – подумал он, – это значит, что я здесь три дня».

Потом уже хорошенькая сестричка Наденька рассказала ему, что нашли его при выходе из подвала на лестнице, всего избитого. Он был без сознания.

– Как же вы попали в ту парадную?

– Не помню. – Он отвернулся к стене.

Надя приглядывалась к нему внимательно. На бомжа этот мужчина не был похож. И тетя Дуся из гардероба, куда сдавали одежду больных, сказала, что одет Бодров, конечно, так себе, но чисто.

– Хочешь, я к тебе домой позвоню? Волнуется жена-то небось, тебя три дня как нету.

– Я телефон забыл, – резко ответил Алексей.

– Да, при сотрясении мозга это бывает. Но ты не волнуйся, я номер выясню.

– Не надо! – вскричал он и добавил, успокаиваясь: – Не надо звонить, очень тебя прошу. Не волнуется жена за меня совсем. Мы с ней разошлись.

– Ну что ж, всякое бывает. Ты, значит, так от нее и ушел с одним паспортом в кармане?

– Выходит, так.

Он провалялся в больнице целый месяц. Ребра зажили быстро, сотрясение мозга прошло, как полагается, за двадцать дней, но врачей беспокоил ушиб позвоночника. Алексея просвечивали, возили на консультацию к профессору, но все же разрешили вставать. К нему никто не приходил, так что он здорово отощал на больничном питании. Побаливала спина, кружилась голова, а в остальном здоровье восстанавливалось. Он часто лежал молча, отвернувшись к стене, и раздумывал о своем дальнейшем житье. Жить было негде и денег – кот наплакал. Что ж, у него остался последний выход – тетя Клава. Произнеся это имя вслух, он усмехнулся. У тети Клавы был дом в деревне Лисино Лужского района. Тетя Клава в деревне не жила, и он спокойно мог воспользоваться домом пока, на время. Ему надо продержаться несколько месяцев. Самое большее до осени, а там… будем надеяться, что все изменится.

Он сам настоял на выписке, хотя чувствовал себя неважно – с их больничными сквозняками устроили ему, кажется, воспаление легких. Когда ему выдали одежду и по описи документы, часы и бумажник, он с изумлением обнаружил, что бумажник пуст. А ведь там были деньги, много ли, мало, но это его последние. Он внимательно посмотрел на кладовщицу тетю Дуню. Она быстро сновала по кладовой и торопила его, отводя глаза.

– Тетя Дуня, а где же деньги? – громко удивился он.

– Какие деньги? – Голос ее по тембру визга напоминал только что опоросившуюся свинью.

– Три с половиной тысячи было в бумажнике.

– Откуда я знаю, где твои деньги? Может, бомжи вытащили, пока ты в подвале валялся?

– Врешь, старая. Если бы бомжи вытащили, то уж и часы, и документы. Да и одежду бы сняли. А если бы ваши в «скорой», то документы и одежду бы оставили, а часы бы уж точно поперли. У меня часы хорошие, двести долларов раньше стоили. Так что деньги ты слямзила, я точно знаю. А часы побоялась. Потому что тебе вещи мои санитар по описи сдавал.

Тетя Дуня молча глядела на него, раздумывая: заорать или кончить дело миром. Прикинув физические возможности свои и Алексея, она решила было заорать, но взглянула ему в глаза и передумала.

– Вот что, бабка, – вздохнул Алексей, – давай так сделаем. Бери мои часы за тыщу рублей – и мы в расчете. Я к завотделением обращаться не буду, уйду по-тихому. Ну?

Баба Дуня переводила взгляд с часов на Алексея. Часы действительно были стоящие. И зятю скоро будут именины – как раз хороший подарок…

– Пятьсот! – сказала тетя Дуня строго.

– Восемьсот – и ни рубля меньше! – твердо ответил Алексей. – А иначе иду к завотделением.

– Ладно уж, – вздохнула баба Дуня. – Из уважения к больному человеку.

Она удалилась в глубь кладовки и вынесла Алексею мятые бумажки.

Он вышел на улицу. Было тепло, а на нем зимняя куртка. В бумажнике лежали восемьсот рублей, и неизвестно, сколько времени ему предстоит жить на эти деньги.

Ольга Шувалова проснулась, как всегда, поздно и, как всегда, в отвратительном настроении. Накануне она снова вдрызг разругалась с мужем. Никита, по обыкновению, читал ей мораль – объяснял, как должна вести себя жена политика, потом оставил инструкции Аскольду и отбыл в Москву. А Ольга в знак протеста много пила вечером одна, хотя обычно старалась этого не делать, но уж очень достал ее Никита. В результате она с трудом нашла в своей огромной квартире собственную спальню и даже, кажется, ходила перед Аскольдом чуть не голая – пусть Никитин цепной пес помучается… Хотя если честно, то видно, что его Ольгины прелести абсолютно не волнуют. Голубой он, что ли?

Ольга, может быть, поняла бы мужа, если бы он стерег ее из ревности. Но ведь нет, он беспокоился только о своей репутации политика. Она должна была соответствовать вылепленному им образу – красивая ухоженная светская дама, украшение раутов и дипломатических приемов, верная и надежная спутница мужа… Никаких скандалов, никаких мужчин – Боже упаси! Ни одно пятнышко не должно замарать кристально чистый образ жены вице-губернатора…

Боже, как ей было с ним скучно! Один вид его серьезной физиономии вызывал у нее физическую зубную боль! Раньше, когда они могли еще спокойно разговаривать, вместо того чтобы сразу заводиться на скандал, Никита объяснял ей, что карьера политика – очень сложная вещь, что он делает это не только для себя, что ей, Ольге, тоже будет гораздо лучше, если его переведут в Москву, что там совсем другая жизнь, она и не представляет себе, какие их ожидают перспективы и деньги.

Умом Ольга с ним соглашалась, но поскольку ее просто трясло от того, как он ходит, ест и говорит, то все его воспитательные речи пропадали даром. Как-то раз в относительно мирный период их взаимоотношений она спросила мужа, не будет ли он возражать, если она займется собственным бизнесом. Вот и Анна Андреева, и Елена Яблонская… Но Никита тогда так на нее посмотрел! Она ему никогда не простит того взгляда – он ударил ее сильнее любого оскорбления. В нем явственно читалось: не с твоими, душечка, мозгами… А она так надеялась, что собственный бизнес развяжет ей руки – муж не сможет контролировать каждый ее шаг, каждый телефонный звонок… Да и деньги… Разумеется, он ей кое-что давал, но эти деньги так быстро кончались, и опять начинался скандал.

«Я тебе только что дал десять тысяч долларов! – кричал этот сквалыга. – Неужели ты их потратила?»

Конечно, истратила, иначе стала бы унижаться и просить еще… И не только что, а на прошлой неделе. И что такое десять тысяч, если в «Конти» за одну ночь ничего не стоит проиграть пятьдесят? И вообще, все вокруг твердят, что жизнь подорожала! Лучше бы боролся с дороговизной жизни, если он такой выдающийся политик! Ведь народ живет очень трудно! Когда муж не давал денег, Ольга очень сочувствовала народу…