Все-таки мужики бывают ужасными скотами! Сами посудите, ну в какое положение он меня поставил? Одна, в незнакомой компании, да еще за городом, так что уехать отсюда я могла бы только на машине. Не бежать же пешком тридцать километров, да еще ночью!

Прекрасно зная, что я никуда не денусь, Роман и позволил себе такое хамское поведение.

Но в данном случае у меня была надежда на Димку Куликова. Но тут же я остановилась, пораженная одной мыслью. Кроме дома Романа, мне некуда идти среди ночи, а ключей от квартиры у меня как раз и нету. Если мы так разругались с Романом, то он может просто не впустить меня в дом. Или не вернуться домой, мало ли — захочет развеяться… Но мне-то некуда идти…

Я оглянулась на дачу, Роман не выбежал вслед за мной, очевидно, извинялся перед хозяевами. Я отыскала его машину и, к своей радости, обнаружила, что дверца открыта. Очевидно, Роман уже приготовился ехать. Там на переднем сиденье лежал его пиджак, а в нем — связка ключей, которые я мигом нашарила и схватила. Так-то, дорогой, теперь ты будешь звонить в дверь и просить прощения!

Я выскочила из дома и, к счастью, увидела, как Димка садится в темно-синюю «БМВ».

— Работаешь с американцами, а ездишь на немецкой машине, — сказала я, подскочив незаметно. — Дима, я с тобой!

— Ты уверена, что поступаешь правильно? — осторожно спросил Димка, оглянувшись на дверь дома.

— Уверена, — отмахнулась я. — Если тебе некогда, подбрось хоть до города, а там уж я сама.

Димка поглядел на часы и сказал, что успевает довезти меня до дома. Ехали мы без приключений, дома я долго ждала Романа и проснулась глубокой ночью от телефонного звонка.

Мысли текли безрадостно и неторопливо, как вдруг дверь операционной распахнулась, и вышел доктор. Я вскочила, но он, не заметив меня, быстро прошел налево по коридору и скрылся за дверью. Сердце у меня глухо ухнуло вниз — неужели Роман умер? Какое значение имела теперь наша ссора, какое значение имело его недопустимое поведение, если больше я его никогда не увижу?

— Не бойся, девонька, — зашептала неизвестно откуда появившаяся жаба-нянька, — жив твой парень, жив. Потому что Сергей Михайлович в чистом халате вышел. А если больной на столе помрет, он прямо так выбегает, перчатки и халат на ходу снимает, на пол бросает и курить бежит. Сейчас твоего повезут, только ты к нему не подходи, а то выгонят. А ты лучше с сестричкой договорись, с Ольгой. Она сегодня в реанимации дежурит.

Бабка честно отрабатывала свою сторублевку.

Действительно, через несколько минут из операционной выкатили каталку, на ней лежало что-то, до горла закрытое простыней. Впрочем, то, что было не закрыто, нельзя было назвать головой, так оно было замотано бинтами. Я почувствовала, что пол уходит из-под ног, но старуха-нянька ловко подхватила меня и сунула под нос ватку с нашатырем.

— Оклемалась? — деловито спросила она. — Ну тогда иди вон по коридору, увидишь дверь реанимации, но туда не входи, подожди, пока сестричка выйдет.

Я побрела по коридору, придумывая на ходу, что сказать сестричке. А вот и она сама выскочила и побежала в конец коридора, где, я знала, была дверь на лестницу и место для курения.

Сама я курю редко, понятно, по какой причине. Но если и курю, то специальные сигареты, противоастматические. Но держу в сумочке пачку «Парламента» — так, на всякий случай. Вот как раз представился такой случай.

— Вы Оля? — спросила я девушку, протягивая ей сигареты.

— Ну да, — ответила она, прикуривая и кивком выражая благодарность. — Твой там лежит? — показала она на дверь реанимации. — Ужас какой!

— Даже не знаю, что с ним случилось, — голос мой дрогнул, — то есть знаю, что он в аварию попал, а что там… разбился сильно?

— И разбился, и обгорел, — сочувственно ответила Оля, — вся верхняя половина тела, очень большой участок кожи…

— Но надежда есть?

— Ну, надежда умирает последней, — философски ответила Оля и пожала плечами, — но ты держись… Если повидать его хочешь, то пойдем, только ненадолго. Но предупреждаю — в обморок не падать и волосы на себе не рвать! Тут все же реанимация.

Я тихонько отворила дверь палаты реанимации, вошла внутрь, но не сразу увидела Романа. Точнее, не сразу поняла, что этот странный неподвижный белый предмет, опутанный трубками и проводами, — это он, тот мужчина, с которым я прожила последний год.

Большую часть этого неподвижного предмета закрывала простыня, а то, что лежало поверх простыни, было плотно забинтовано, как египетская мумия. Руки, голова — все было сплошь укутано бинтами, и невозможно было поверить, что в этом белом коконе находится живой человек.

От мумии отходило множество проводов и трубок, которые соединялись с непонятными приборами, и вот эти-то приборы казались живыми и разумными — на экранах змеились голубоватые синусоиды, что-то пульсировало, поднимался и опускался белый ребристый поршень, прозрачная жидкость медленно стекала из капельницы.

Я снова перевела взгляд на тщательно запеленатую мумию, но не могла представить себе что там, внутри, — Роман…

Почему-то в этот самый неподходящий момент я вспомнила его бессмысленный, затуманенный взгляд во время любви, тихий, почти страдальческий стон, бисеринки пота над верхней губой… Неужели этого больше не будет? Неужели это действительно он лежит в марлевом коконе под слепящим голубоватым светом больничных люминесцентных ламп?

Белый поршень медленно поднимался и опускался, как будто дышал, как будто это именно он был единственным живым существом в этой ярко освещенной палате, а вовсе не безжизненная белая мумия на высокой кровати…

Я не могла отвести застывшего взгляда от этой мумии.

За спиной у меня скрипнула дверь палаты, послышались легкие, почти беззвучные шаги.

Я испуганно оглянулась.

Ко мне подошла сестричка Оля, та самая, которая провела меня сюда.

— Не мучай себя, — прошептала она, — ты ему ничем не поможешь. Сергей Михайлович сделал все, что можно, теперь только на бога надеяться… Ты иди домой, поспи, лучше завтра придешь, я вечером снова буду дежурить…

Я послушно вышла из палаты, прошла ночными коридорами, не заметив, как оказалась на улице.

Рядом со мной остановилась машина. Кажется, это был тот же самый водитель, который привез меня сюда.

Я не заметила, как добралась до дома, не заметила, как поднялась по лестнице, как вошла в квартиру.

Легла, не раздеваясь, и не надеялась уснуть, но провалилась в сон, как в омут, как в неподвижную темную воду.

Мне снилось, что я иду по длинному, ярко освещенному коридору — не такому, как в больнице, без госпитальной унылой стерильности, скорее это был коридор какого-то клуба. По сторонам от меня стояли люди, они застывали при моем приближении и смотрели на меня с удивлением, сочувствием и легкой насмешкой.

Я шла быстро, торопясь увидеть кого-то, догнать… и наконец увидела — от меня уходил Роман, я узнала его широкие плечи, темные, слегка вьющиеся волосы.

Я окликнула его, но он не обернулся, наоборот, прибавил шаг.

Я шла быстрее, быстрее, уже почти бежала, но расстояние между нами не сокращалось…

Тогда я закричала: «Обернись! Обернись!»

И он обернулся.

Но я не увидела знакомого лица.

Не увидела вообще никакого лица.

На месте лица был пустой темный провал.

Я закричала от ужаса… и проснулась от собственного крика.

Было совсем светло, взглянув на настенные часы, я увидела с удивлением, что проспала почти до десяти. Все тело болело, во рту был отвратительный привкус. Немудрено — я спала в одежде, в неудобном положении…

Вчерашние события нахлынули на меня с новой силой, и я едва подавила стон. Однако нужно было привести себя в порядок, принять душ, выпить кофе…

Но этим планам не суждено было осуществиться.

Только я встала и направилась в ванную, как задребезжал дверной звонок.

— Господи, кого это принесло!

Я подошла к двери и посмотрела в «глазок».

На площадке перед дверью стоял незнакомый мужчина в пиджаке и галстуке. Больше ничего определенного о нем сказать я не могла, поскольку его облик был искажен линзой «глазка».